ЦСКП: Стенограмма круглого стола на тему: «Консерватизм будущего. Российская консервативная идея и вызовы глобального мира»

Шувалов Ю.Е. Уважаемые коллеги, я всех вас приветствую к ЦСКП. У нас сегодня формат несколько иной, мы встречаемся не столько в клубном формате, сколько в Центре социально-консервативной политики с тем, чтобы еще раз обратить внимание на ту базовую идею, которая нас объединила и которая дает нам силы развиваться в рамках политических платформ, в рамках, которые мы запускали в свое время. И обсудить текущую политическую ситуацию, итоги политического сезона, обратить внимание на законопроекты, которые сейчас имеют очень высокий резонанс в Государственной Думе, и определить, может быть, ту стратегию, которая у нас существует именно в идеологическом аспекте.

Я рад приветствовать здесь в первую очередь политологов, философов. Я считаю, что ЦСКП сегодня вместе с НИРСИ и другими дружескими институтами представляет собой определенный «финтент», который в состоянии давать оценку более глубокую, чем чисто политическую оценку.

Мы можем говорить и о мировоззренческом срезе общественного восприятия. Я хочу начать наш разговор именно в этого. Потому что то, что сегодня многие пытаются характеризовать, как некое отступление от той политической реформы, которая была реализована в начале весеннего созыва, и называют целый ряд законов, которые действительно достаточно активно обсуждаются в Государственной Думе, мне кажется, это достаточно уже старое видение ситуации, когда мы пытаемся разделить общество на своих и чужих, соответствующее деление относим к мировому порядку. И по сути дела это больше советское восприятие мира, который принимает бо̀льшую устойчивость, если он становится двухполюсным.

Россия сегодня в силу объективных причин вряд ли сможет быть вторым полюсом силы, но мы можем быть нечто бо̀льшим, Россия может и уже, мне кажется, выступает инициатором новой общественно-политической философии, парадигмы развития, которая дает надежду на то, что человечество найдет в себе определенные силы и сможет отказаться от некоторых взятых в основу жизнедеятельности доктрин и достаточно кардинально изменить направления своего развития. В России для этого есть все предпосылки. Есть, во-первых, очень серьезная традиция, история, культура, которая позволяет влиять Православной церкви на государственную политику, на общество, определять во многом взаимоотношения с другими конфессиями, которые важны. В первую очередь это ислам.

Недавно мы выезжали в Казань, создали Евразийский центр в Казани, и видим, что у нас есть своя модель евразийского развития по Гумилеву, которая успешно реализуется в Татарстане. И это внушает оптимизм в том, что у нас духовная основа, которая лежит в нашей истории и культуре, может преобладать над текущей экономической и даже социальной конъюнктурой.

Поэтому, мне кажется, этот приоритет духовных общественных запросов, которые сегодня в России развиваются в отличие, скажем, от мира западного, является выигрышным и перспективным для формирования такого духовного центра мягкой силы, которая, безусловно, никоим образом не должна рассматриваться как сила противостояния. Это сила всеобъемлющего понимания и развития, которая может быть, может опираться именно на умонастроения (может быть, подсознательные умонастроения) людей, живущих в Евразии.

Поэтому второй вопрос становится по сути дела очень актуальным, он же и третий вопрос – это вопрос развития российской территории, но развития в границах Евразии. Мы об этом начинали говорить год назад, и очень много наши клубы поработали, и наши партнеры по Народному фронту этой теме много уделяли внимания.

Я очень рад сегодня видеть Леонида Владимировича, который тоже является идеологом консервативного взгляда на развитие России. Мне кажется, что именно евразийское пространство дает полноту понимания того, каким может быть территориальное развитие. Сегодня есть и другие процессы, они как бы либеральные, они связаны с созданием мега-агломераций. Это тренд, безусловно, который будет проистекать и дальше. И мои коллеги, которые подготовились к выступлениям, дадут свои оценки. Но мы, как и Соединенные Штаты Америки должны понимать, что мы несем ответственность за освоение всей территории перед мировым сообществом. И наш потенциал, в том числе потенциал культурный, человеческий потенциал находится в территории.

Сегодня очень интенсивно идут дискуссии, связанные с интеграционными процессами, но то, что идет на уровне общественных отношений в социальных вопросах, в области гуманитарного сотрудничества, в области духовного взаимодействия, потенциал здесь значительно больший, чем диалог национальных элит. Мы зачастую видим определенный эгоизм национальных элит, подчинение своим интересам интересов собственных народов. Поэтому создание евразийской конфедерации – это площадка совместно с МГИМО, совместно с ЦСКП-Украина (я думаю, со всеми ЦСКП, которые существуют сегодня и которые будут присоединяться к этой конфедерации), но и другие общественные институты, эта площадка даст нам другое качество общения на евразийском пространстве в понимании того, что территория должна развиваться не во благо интересов корпораций, а во благо интересов конкретных людей, удовлетворения их комплексных запросов на свою жизнь и на свое понимание жизни.

Исходя из такого вводного слова, я бы хотел дать оценку сегодняшней дискуссии относительно того, является ли ограничением той политической реформы обсуждаемый законопроект? Я хочу сказать, что нет, это определенная реакция на попытку рассматривать сегодняшнюю ситуацию, как ситуацию, в которой должен властвовать хаос над разумными, цивилизованными правами демократического развития. И принятый сегодня ряд решений, которые защищают интересы отечественных НКО, защищают интересы нравственности (я имею в виду Интернет), защищают интересы граждан по ряду вопросов, связанных с организацией тех или иных акций, они, безусловно, направлены на то, чтобы развитие демократии, развитие страны происходило по тому сценарию, который предопределен Богом, который предопределен судьбой российской и который является перспективным для страны с точки зрения национальных интересов страны. Это мое твердое убеждение. При этом, безусловно, все имеют право на высказывание своей точки зрения, и западники, и либералы. Мы их слышим и хотим вести с ними диалог. Но важно, чтобы этот диалог велся вокруг ценностных вопросов будущего нашей страны. Мы не можем для себя сегодня рассматривать результатом последних десяти лет работы то, что Россия в конечном счете становится просто сырьевым придатком того или иного финансово-экономического центра. А, к сожалению, те тенденции, которые есть у национальной экономики, говорят о том, что мы именно по этому пути идем. Поэтому защитить национальные интересы мы должны, разбудив наш народ к общественной жизни, которая бы воспринималась, как жизнь, направленная на созидание ради будущего наших поколений. Я бы так это сформулировал.

Но, я может быть, слишком долго сегодня говорю. Я бы хотел передать слово нашему докладчику Волобуеву, а потом перейти к обсуждению.

Волобуев С.Г. Уважаемые коллеги, тема нашего сегодняшнего мероприятия «Консерватизм будущего». Что такое консерватизм будущего? Можно даже предложить термин «футуроконсерватизм», «консерватизм футуристический». Как мировоззрение, как теория, консерватизм будущего – это, прежде всего, осмысление и оценка сценариев глобального будущего. Нужно учиться мыслить не с точки зрения прошлого, а с точки зрения вечности. Не с точки зрения ценностей, взятых сами по себе, как часть культурных традиций, а с точки зрения законов мироздания, общества и человеческой природы.

До сих пор консерваторы в качестве основания ценности выдвигали традиции, и это было их силой, это было правильно. Но, к сожалению, основные вызовы человечества сегодня размещаются на глобальном уровне, и они оторваны от традиций, они проистекают из определенной картины мира, которую нужно еще эксплицировать. Соответственно, традиции становятся достаточно слабым и, к сожалению, недостаточным аргументом. Жизнь человека и человеческих сообществ всё в большей степени определяются наукой и техносредой, нежели историческими особенностями.

Безусловно, в одну и ту же эпоху сосуществуют разные уклады, и мы можем прогнозировать, что и в ХХI веке будут существовать локальные сообщества, живущие примерно так же, как они жили тысячу лет, две тысячи лет назад. Но в целом тренд совершенно иной, поэтому нужно ответить на вопрос: почему ценности являются ценностями? Почему ценности ценны? И единственным ответом на этот вопрос является философия, является определенное понимание бытия, законов мира и законов человеческой природы. Таким образом, футуроконсерватизм, который как проблему мы сегодня ставим, – это универсалистская версия консервативной идеологии, которой еще предстоит возникнуть и оформиться на глобальном уровне. Это консервативный ответ на вызов двух других универсализмов – либерального и социалистического.

Существует универсалистский язык либералов, универсалистский язык социалистов. Общий язык консерваторов пока остается задачей. Однако логика истории, прежде всего технологические вызовы человеческой природы выдвигают задачу формирования общечеловеческой версии консерватизма на первый план.

Главные сюжеты нашего времени.

Первое. Глобализация формирования планетарной политики.

Второе. Открытие и освоение мирового информационного пространства.

Третье. Создание технологий трансформаций человеческой природы.

Все эти три проблемы базовые с новой остротой ставят перед человечеством фундаментальные человеческие вопросы о смысле и законах бытия, о человеческом в человеке, о добре и зле, о свободе и необходимости.

Основные общественно-значимые проблемы возникают на стыке этических норм, технологий и законодательства. Это и есть мировая повестка дня, в которой консерваторы должны не только участвовать, но и учиться ее формировать. К сожалению, сегодня все консерваторы похожи друг на друга, они предпочитают находиться в границах своих традиций, однако эти традиции могут в перспективы быть вмонтированы в совершенно иной контекст (технологический, ценностный, социальный).

Какие последствия для человеческой природы, для свободы и демократии могут иметь успехи в биомедицинских технологиях с точки зрения социальной стратификации, с точки зрения демократии, с точки зрения равноправия граждан? Могут ли информационные коммуникативные сети превратиться из инструмента свободы (как это сегодня позиционируется активными участниками сетевых процессов) в средства порабощения и установления господства? Вот вопрос, который должен быть в повестке дня. Станет ли технотронная эра будущего пространством свободы, самореализации высших способностей человека или нас ждут рецидивы и новые версии тоталитаризма?

Особую тревогу консерваторов в сфере мировоззренческой составляет подобие неявно господствующей картины мира в общественном мнении, в философии, и древних, доосевых, если воспользоваться термином Ясперса, космогоний. И в современной научной картине мира, и в древних космогониях нет места главному, нет человеческой личности, собственно она там не просматривается. Также и современная научная картина мира игнорирует самые базовые вопросы человеческого существования: вопросы о смысле жизни, о добре и зле, о смерти и бессмертии. Наука не способна ответить на эти вопросы. Однако эти вопросы остаются самыми главными с точки зрения самого человека и с точки зрения культуры.

Сказанное обуславливает обращение к персоналистической метафизике, к необходимости построения нового мировоззрения, в котором человеческая личность объявляется не эпифеноменом природы, не случайностью среди случайностей, а центром и смыслом человеческого общества и человеческой культуры и истории.

В сфере политики и права консерваторов заботит забвение идеи надприродного надсоциального нравственного закона как основы прав и достоинства личности. Понимание права, господствующее сегодня, как фиксированного результата конфликта интересов и конфликта различных социальных сил – это понимание есть прямой путь к возрождению тоталитарных прецедентов.

Консерваторов всего мира волнует сегодня проблема рецидива тоталитаризма на глобальном уровне. Мы привыкли мыслить, что тоталитаризм, прежде всего, как пространство принуждения человека к тем или иным представлениям и нормам. Но в действительности сущностью тоталитарных экспериментов является принуждение человека к бунту, то есть к отказу от базовых представлений о добре и зле, к отказу от фундаментального измерения человеческого существования, то есть от личностного начала, и к принятию неких искусственных утопических норм. Тоталитаризм будущего, о котором сегодня говорят консерваторы, это тоталитаризм принуждения человека к отказу от базовых человеческих идентичностей. Мы уже сегодня видим диктатуру различных меньшинств, которые извращают законы природы, законы традиционной этики, и именно они захватывают лидирующие позиции в общественном мнении. Наверное, стоит менять формат диалога об этой проблеме и говорить о тоталитарной трансформации гиперлиберализма. То есть это огромная проблема – новый тоталитаризм будущего. В совокупности со сказанным прежде, то есть с новыми технологическими возможностями, с возможностями контроля над частной жизнью человека, с новейшими медийными технологиями, мы, к сожалению, имеем достаточно богатый инструментарий потенциального нового тоталитаризма. Причем наднационального, надгосударственного, надкультурного.

Эти проблемы должны сегодня лежать в основе дискуссии консерваторов, политиков.

Заканчивая, я обращу внимание, что и в сфере гражданской культуры происходит очень опасный процесс, когда ценности безопасности и комфорта ставятся выше ценностей достоинства и свободы личности. Собственно именно эта ценностная подмена является идеальной ситуацией с точки зрения формирования социальной базы нового тоталитаризма и формирования так называемого «постчеловечества».

Те вещи, которые я сегодня обозначил, являются одной из стержневых тем мировой политической дискуссии. К сожалению, мы далеко не всегда обращаем внимание на какие-то негативные, тревожные, антиутопичные темы, поскольку они нам кажутся несбыточными. Но вот благодаря Сергею Львовичу, я хочу привести пример из его недавней статьи, что мы ­ консерваторы, естественно, считаем аборт убийством человека и пытаемся этому противодействовать, а современная либеральная философия пришла уже к идее постнатального аборта и к обоснованию идеи прав родителей на убийство своего ребенка после рождения, потому что с точки зрения гиперлиберальной схоластики человек – это существо, обладающее жизненным планом и ресурсами для его реализации. Из этого определения вообще выпадает бо̀льшая часть живых, разумных существ под именем «человек». Но то, мною сказано, не является маргинальным дискурсом, это вполне академический дискурс западных университетов.

Закончу свое выступление риторическим вопросом: не покажутся ли прецеденты тоталитаризма ХХ века – сталинизм, гитлеризм (если мы не сформируем глобальный консерватизм и не сформируем парадигму позитивного будущего) – стартапами нового тоталитаризма ХХI века? Наверное, об этом нужно напряженно дискутировать.

Благодарю вас.

Шувалов Ю.Е. У нас еще содокладчик есть. Никита Александрович, пожалуйста.

Соловьев Н.А. Здравствуйте, уважаемые коллеги! Мне сказали, что у меня есть семь минут, и поэтому я как консерватор, как в старые добрые застойные времена, чтобы ничего не забыть и уложиться во время, свой доклад зачитаю.

Итак, я хотел бы обратить внимание собравшихся на естественнонаучные аспекты консервативной и либеральной идеи. Они особенно важны в современном технократическом обществе. В основе либерализма, как известно, лежит идея свободного развития. Свободно развивается индивид, нация, экономика, человечество. По умолчанию считается, что в процессе развития рождаются принципиально новые формы. Человек в этой концепции является своего рода свободным генератором идей и мотором развития. Такое понимание стало настолько распространенным, что его считают истинно научным. Действительно, есть дарвиновская эволюция живой природы, есть эволюция общества и т.п. Однако при ближайшем рассмотрении этот взгляд оказывается абсолютно антинаучным. Действительно, если бы в процессе развития рождалось что-то принципиально новое, не укорененное в предыдущем, то наука лишилась бы предсказательной силы а, следовательно, наука не могла бы существовать в принципе. Ну, действительно, если что-то принципиально новое родилось, мы его не можем предсказать, если это действительно новое, а если мы его можем предсказать, то это уже не новое. Это означает, что мы должны отказаться либо от науки, либо от идеи свободного развития.

Эта проблема известна философии давно, ее смысл сводится к вопросу о детерминизме. Если есть детерминизм, на котором основана наука, то нет свободы. Если есть свобода, то нет детерминизма и науки. Этот вывод тривиален, но он на самом деле ошеломляет, наука и либеральная идея оказываются не совместимы. Указанный парадокс до сих пор не имеет однозначного решения ни в естественных науках, ни в философии.

Мы, конечно, можем предложить выход из этого тупика. Он заключается в том, что мы должны основываться не на классической причинности Декарта и Лапласа, а на квантовой, в которой объект имеет многовариантный мир потенциальных возможностей, что позволяет в принципе решить антиномию «детерминизм – свобода». Однако даже в этой модели детерминизм сохраняется, поскольку уже сам мир потенциальных возможностей оказывается детерминированным. Это приводит к тому, что все возможные состояния всех объектов Вселенной в потенции уже существовали в начальный момент времени, то есть в момент Большого взрыва.

Мне, конечно же, сложно объяснить сейчас всю концепцию в деталях и на популярном уровне, однако я надеюсь, что вам стало понятно, что для того, чтобы рассуждать о справедливости либеральной или консервативной идеи, необходимо решить несколько ключевых вопросов метафизики, которые до сих пор не решены. Отчасти потому, что победивший либерализм, как было показано выше, не совместим с метафизикой. Необходимо вывести дискуссию на научный уровень, а не кричать, что либеральная идея всесильна, потому что она верна.

Исходя из сказанного, мы должны по-иному взглянуть и на консервативную идею. Мы должны отказаться от оборонительной позиции, когда мы сохраняем без разбора всё старое: от сапогов всмятку до рушников и самоваров. Мы должны понимать, что консерватизм – есть парадигма, основанная на существовании неизменных и (что особенно важно) объективных законов бытия, на существовании детерминизма и ограниченности свободы человека. То есть консерватизм – это концепция, вытекающая из современной науки. Пусть либералы объясняют, что они понимают под свободой и как в процессе эволюции может рождаться что-то новое.

Особенно важна для консервативного взгляда на мир объективность законов бытия. Объективность законов бытия – есть отражение факта существования абсолютной истины, именно здесь мы должны искать ответы на самые сложные вопросы. Что такое человек? Как должно быть устроено общество? Как соотносится свобода и необходимость?

Из объективности законов бытия и ограниченности свободы человека вытекает, например, понимание того, что мы не можем произвольно менять генную структуру человеку, потому что мы можем разрушить заданную Богом человеческую форму, и это разрушение может обернуться метафизической и вселенской катастрофой. Мы не можем строить общество по произвольным законам, поскольку неизменны и вечны законы справедливости и любви, есть евангельские заповеди.

Вообще говоря, перевод дискуссии в научно-метафизическую плоскость, как это ни парадоксально, должен привести к возрождению теистической, то есть религиозной, идее. Парадокс заключается в том, что христианская теистическая метафизика оказывается и наиболее либеральной, поскольку один из ее основных постулатов заключается в том, что главный дар Бога человеку есть именно свобода. Но это свобода правильно понятая, это свобода выбора в рамках, определенных Творцом. Так же, как мы не можем быть свободны от законов всемирного тяготения, так же мы не можем переступить через законы справедливости. Нарушение законов справедливости – это не есть акт свободы, это есть акт самоубийства, который сродни прыжку с пятого этажа.

Говоря о необходимости консервативного понимания процесса развития общества, мы в первую очередь должны поставить под сомнение либеральный догмат, который подразумевает непрерывное развитие во времени от плохого к хорошему. Если существуют неизменные и объективные законы бытия, если в процессе развития не рождается ничего принципиально нового, то почему мы считаем, что человечество должно куда-то стремиться, особенно если это «куда-то» лежит в материальной плоскости? При изменении точки зрения на процесс развития мы поймем, что стремиться нам нужно не к непрерывному росту мирового ВВП, а к построению справедливого общества, основанного на любви и Божьих заповедях. Рост ВВП вторичен. Может быть, он и не нужен вовсе, мы и так уже истощили природу до предела. Мировой экономический кризис – есть тривиальное следствие того очевидного факта, что невозможно бесконечно увеличивать потребление в условиях конечности населения и ресурсов планеты Земля. Увеличение потребления – это не закон природы, а чудовищная выдумка современного капитализма, которому потребление необходимо для получения прибыли. Капитализм беспокоится не об увеличении потребления населением, а об увеличении своих прибылей. В этом смысле либеральная идея о непрерывном росте всего на свете терпит очевидный крах в свете глобального экономического кризиса.

Необходима глобальная смена парадигмы мирового развития. Этой новой парадигмой может быть только консерватизм как противоположность либерализма. Но консерватизм, не обращенный в прошлое, а консерватизм как система взглядов, предназначенная для поиска путей развития в будущем.

Подводя итог своему короткому выступлению, я хочу, чтобы собравшиеся поняли необходимость развития современной консервативной идеологии как науки, а не как системы заклинаний. Мы должны возродить российскую философию и создать такую научную систему взглядов, которая продемонстрировала бы объективную правильность консервативной идеологии. Для этого, как минимум, нужно внимание к этой проблеме со стороны власти.

Спасибо за внимание.

Шувалов Ю.Е. Я бы хотел предоставить слово депутату Государственной Думы Тену Сергею Юрьевичу. Но хотел бы два слова сказать. В моем вступительном слове я уже говорил о позиции, которую заняли депутаты. И Сергей Юрьевич сегодня представляет депутатский корпус среди нас. Я считаю, что он является ярким представителем людей, которые занимают логичную и последовательную позицию, так как он был руководителем ЦСКП Иркутска, потом создал сибирский ЦСКП. С идеологией консерватизма он выбирался в Государственную Думу, искренне продвигая ее во время избирательной кампании. К сожалению, не вся партия воспринимает консервативную идею, но во многом сегодняшние поступки депутатов я трактую именно с позиции той, может быть, метафизики, о которой мы сейчас говорим, и которую надо уметь перекладывать на язык действительности. Если мы это не будем делать, то вся работа нашего депутатского корпуса пойдет насмарку и будет воспринята просто как очередная попытка закрутить гайки. Я уверен, что это не так.

И я с удовольствием предоставляю слово Сергею Юрьевичу. Пожалуйста.

Тен С.Ю. Спасибо большое, Юрий Евгеньевич.

Добрый день, уважаемые коллеги! Мне очень приятно присутствовать сегодня на «круглом столе» у нас в ЦСКП.

Юрий Евгеньевич уже сказал о том, что я целых семь месяцев уже представляю в Государственной Думе Иркутскую область, поэтому, с вашего позволения, я в своем коротком докладе буду говорить про Сибирь и Дальний Восток.

Вообще тема моего доклада: насколько идеология консерватизма близка сибирякам? Я считаю, что условия, в которых сибиряки и дальневосточники живут, это в нас с молоком матери, на генетическом уровне находится, такое осознание, что мы живем в неком таком фронтире между цивилизацией и дикими безмерными просторами, когда от одного населенного пункта до другого едешь и 200 километров, и ни живой души. При таких условиях жизни, при таком генетическом коде какие-то революционные идеи гаснут и уходят на второй план. Поэтому, мне кажется, в этом смысле, что природой заложено в людях, в таких сложных природно-климатических условиях, борьбе за выживание, освоения огромных сибирских и дальневосточных просторов России – сибиряки в достаточной степени консерваторы.

На самом деле я убежден, что история России складывается из истории российских регионов. Впервые эту фразу произнес историк Афанасий Щапов, который был уроженцем села Агна (Иркутская область). Кстати, Юрий Евгеньевич, это находится там, где родился святитель Иннокентий (Вениаминов). И почему это было внове для того периода? Потому что в России считалось, что история страны – это история династии или история войн.

Я абсолютно согласен, что история нашей страны – это история регионов, в том числе история как элемент освоения бескрайних сибирских просторов. На сегодня многое делается в решении жизненных вопросов и задач, которые существуют у сибиряков и дальневосточников. Кстати, я хочу вам сказать, когда Владимир Владимирович выступал с отчетом в Государственной Думе в качестве еще Председателя Правительства в этом году, то словосочетание «Сибирь и Дальний Восток» прозвучало (я посчитывал) по меньшей мере десять раз. Ни один другой регион, при всем моем огромном уважении к другим российским регионам, столько раз не звучал. Причем не только со стороны депутатов фракции «Единой России», и Жириновский постоянно об этом говорит, и говорят другие депутаты и члены Правительства. По моим оценкам это говорит о том, что на самом деле назрела необходимость того, чтобы по-особому относиться к этим огромным пространствам, богатым ресурсами. Мы постоянно говорим, что существует некая угроза (и она не призрачная, она настоящая) того, что Россия может, если не в политическом, то в экономическом смысле потерять эти регионы. Это достаточно серьезная угроза есть.

Но тем не менее на сегодняшний день нужно признать, что со стороны власти многое делается для того, чтобы решать те или иные вопросы развития Сибири и Дальнего Востока. В частности, сама идея, которая возникла не вчера, по поводу создания госкомпании по развитию Сибири и Дальнего Востока уже говорит о том, что государство по-особому начинается относиться к этим регионам.

Те же инфраструктурные проекты в рамках саммита АТЭС, которые будут реализованы на Дальнем Востоке, которые повлекут за собой определенный положительный социальный эффект для дальневосточных регионов России. То же министерство, что оно сегодня создано. Вопрос: как оно будет работать? Насколько эффективно? Но тем не менее это тоже очень важный шаг, на мой взгляд, и очень четкая реперная точка – Министерство по развитию Дальнего Востока, которое возглавил полномочный представитель Президента в Дальневосточном федеральном округе Ишаев.

Но для того, чтобы удержать и развивать рубежи этих территорий, необходимо решать ряд вопросов, в том числе то, о чем говорил Сергей Волобуев. Я переиначу это на свой лад: главная ценность – это человек, его права и свободы, а никакое там решение задачи по развитию внутреннего валового продукта. Поскольку те же самые хорошие и качественные автомобильные дороги можно построить где угодно, в Амурской, Иркутской области, в Хабаровском крае, но по этим дорогам будут не люди ездить, которые там проживают, а по этим дорогам будет вывозиться лес в Китай и за китайский ширпотреб по дешевке продаваться.

Поэтому на сегодняшний день самая главная, приоритетная задача государства – четкая миграционная политика, которая должна в этих регионах присутствовать. При этом необходимо, на мой взгляд, предоставлять различные преференции, в том числе налоговые, в отношении жителей Сибири и Дальнего Востока. Необходимо развивать транспортную инфраструктуру и решать вопросы с тарифами на электроэнергию, на проезд в европейскую часть России. Государство, безусловно, должно участвовать в снижении и контроле за этими тарифами. И т.д.

Также хочу остановиться на том, о чем Юрий Евгеньевич говорил по поводу нашей интеграции в Евразийское экономическое пространство и об идее евразийского парламента. Безусловно, для России в принципе в бо̀льшей степени, нежели для европейских, западных государств, может быть, даже для Штатов, для России толерантное отношение друг к другу на совершенно другом уровне находится у нас, в том числе в Сибири. Я недавно был у бурят на национальном празднике «Сурхарбан». Я думаю, что и у татар есть примерно такой же. Это когда заканчивается посевная кампания, и люди собираются для молений духам, божествам, чтобы дождь пошел, чтобы урожай был и т.д. У простых российских колхозников это называется «Отсевки» – такой праздник в деревне. Я несколько раз бывал на таких бурятских мероприятиях и впервые обратил внимание… Это Нукутский район, около 300 км от Иркутска в сторону Красноярска. Так вот гостей там встречают три девушки в национальных костюмах: бурятка подает молоко (белая пища), русская девушка подает хлеб-соль и девушка в татарском национальном костюме, которая подает чак-чак. Казалось бы, где Казань и где находятся Нукуты? При этом вот эта традиция, которая на протяжении многих лет существует.

В Сибири и Дальнем Востоке живут около ста национальностей, которые появились там в совершенно разных исторических, социально-экономических условиях, и ссыльные поляки, и татары, и т.д. И то, что Россия всегда была, есть и будет многонациональным государством, что Россия сильна этой толерантностью, я считаю, что именно этим и будет силен в дальнейшем Евразийский союз.

Сегодня предпринимаются очень серьезные практические шаги с точки зрения экономической интеграции, с точки зрения гармонизации таможенного, налогового, инвестиционного законодательства, но при этом я абсолютно уверен, что помимо экономики мы должны думать и о духовной составляющей, о непосредственном человеческом общении, это для нас при евразийской нашей интеграции будет очень важно.

Также я считаю, что для нас сегодня чрезвычайно актуальна тема продвижения идеи государственного служения. Потому что опять-таки в Сибирь ехали люди именно для того, чтобы поднимать регионы, поднимать страну, поднимать Россию, Сибирь. И в этом отношении, мне кажется, увековечивание имен государственных деятелей, которые внесли свой вклад в развитие страны и которые известны в мире (как святитель Иннокентий (Вениаминов), я думаю, что это очень важно, и это может быть идеей, объединяющей и доступной для абсолютно разных людей.

Мне кажется, что эта идея, которую, Юрий Евгеньевич, мы обсуждали с вами, по созданию духовно-просветительских центров регионального, федерального, может быть, даже международного масштаба, найдет свой отклик среди людей.

При этом недавно Министерство экономического развития опубликовало на своем сайте проект федерального закона о государственно-частном партнерстве. Так вот я считаю, что создание подобных культурно-просветительских центров возможно и на условиях государственно-частного партнерства, поскольку границ на сегодняшний день для подобной идеи, на мой взгляд, просто не существует.

Спасибо за внимание. Очень приятно было выступить перед вами. Спасибо.

Шувалов Ю.Е. Пожалуйста, Поляков Леонид Владимирович.

Поляков Л.В. Спасибо, Юрий Евгеньевич.

Добрый день, уважаемые коллеги! Вообще, вы знаете, это назревший, но очень трудный разговор про консерваторов в России, потому что на самом деле это самая загадочная фигура в российском не только политическом, но и в российском культурном мировоззренческом контексте. Относительно либералов понятно, и поименно, и типажно, и идейно, и политически. Относительно социалистов тоже ни у кого сомнений нет, можно показывать пальцем. Относительно националистов в последнее время все более и более становится явным, потому что закон в облегченном варианте создания политических партий уже начал работать, и если кто смотрел, на сайте Минюста заявки на регистрацию, могут там найти довольно много любопытных экземпляров. Так что в отношении трех из четырех ключевых идеологий современности ни у кого нет сомнений, кто это, что это, зачем, почему и как.

В отношении российского консерватора, мне кажется, до сих пор есть очень фундаментальная неопределенность. Я бы не сказал, что есть много претендентов на этот статус. Они есть, но такого интегрального образа, какого-то единого почему-то складывается. Я бы сказал так, что основная проблема российского консерватора в том, что общество не может его идентифицировать. Разговор о консерватизме и консерваторах идет, а вот спросить простого человека, кто у нас консерватор?.. Я думаю, это было бы интересно, кстати, у «Левады» попросить или у ВЦИОМа. Я думаю, что ответы были бы крайне озадачивающие. И это я бы сказал, сильно несовременно, потому что, спроси в Америке, кто консерватор, там всё понятно, там пополам всё поделено, на любом уровне, простые рабочие люди знают, кто такие американские консерваторы. В Европе тоже всё понятно. Даже во Франции, где консерватизм фундаментально дискредитирован, как термин даже, хотя рождался он именно там, и то там понимают, кто такие консерваторы. В России этого нет. Это жесткая правда, которой нужно глядеть в глаза. Поэтому я полагаю так, что любое собрание, посвященное теме консерватизма в России – это очень важно само по себе, что бы об этом ни говорилось. Но я считаю, что надо исходить из презумпции неидентифицированности, из презумпции того, что мы в нулевом чтении о консерватизме, мы еще даже первого чтения не можем начать, потому что мы должны согласовать свои принципиальные позиции о том, кто мы такие и вообще согласны ли мы собираться за одним столом как консерваторы. (Я не имею в виду научную конференцию.) Существует отрасль в исторической науке, в политической философии, там свои порядки, свои законы (я к этой отрасли принадлежу, и не хотел бы погружать коллег во все детали). Мы не наукой занимаемся о консерватизме, это отдельная самостоятельная академическая отрасль (Дай Бог ей здоровья!), мы занимаемся сами собой. Это первое, с чего бы я хотел начать, чтобы понять тот язык, в котором в дальнейшем я буду говорить о консерватизме.

Юрий Евгеньевич, мне кажется, очень правильно задал тон разговора погрузив нас сразу в очень живой современный контекст. А давайте посмотрим, притом, что не понятно, кто такие консерваторы, на прошедшие полгода (даже больше, чем полгода). Против кого вышла улица? Креативный, городской, образованный, как говорят иногда, лучшие люди, класс? Если посмотреть, кто выходил, мы видим там либералов, мы видим там социалистов и националистов. Вот эта триада вышла по определению против кого? Естественно, против консерваторов. Мы просто вычисляем, кого там не было, значит, против кого. Если это так, то тогда надо понять, в чем, собственно, состоит консервативный ответ? И на что консервативный ответ? Если посмотреть набор законодательных инициатив, которые в последнее время такую возбужденную, периодически истерическую реакцию… Я как член Совета по правам человека и развитию гражданского общества могу сказать, что когда мы обсуждали недавно, у нас атмосфера была чрезвычайно вулканическая. Людей просто трясло, потому что задело очень сильно. И в общественном дискурсе должна присутствовать позиция консерваторов, которые могли бы объяснить, что они делают, зачем и почему. Дискурс – это диктатура, если мы молчим, то мы слушаем, а по известной формуле, кто слушает, тот слушается. Вот консерваторы сейчас поставлены в позицию слушающихся. Понимаете, на нас наклеивают, а мы только успеваем говорить: нет-нет, это не так! Мы поставлены в центр такого библейского побивания камнями, мы только успеваем отмахиваться и кричать: да нет, вы нас неправильно поняли! Это потому, что нет консервативной платформы, которая бы предшествовала каждому закону или пакету законов. Если бы консерваторы вышли и сказали: мы считаем что… Раз, два, три. Мы обеспокоены тем, что… Раз, два, три. Поэтому закон о возвращении уголовного статуса правонарушению клевета необходим сегодня. Поэтому контроль над иностранными деньгами в политической деятельности…

Кстати, здесь я вижу колоссальную непоследовательность, я выражал эту точку зрения и хочу повторить сейчас, хотя я в абсолютном меньшинстве. Я не понимаю, почему мы запрещаем иностранное финансирование партий, то есть политическую деятельность, но при этом мы разрешаем политическую деятельность некоммерческим организациям? Тут я просто разницы не вижу. Может быть, тогда так сделать и для партий, только пусть отчитываются, пусть рассказывают, на что они тратят деньги.

Поэтому если бы российским консерваторам, прежде всего, «Единой России», которая сама почему-то стесняется этот бренд продвигать, тираживать и отстаивать? Это очень давняя серьезная проблема. Лет семь назад на одной из партийных школ, когда был собран весь бомонд региональных «Единой России», когда мы пытались с лидерами партии регионального уровня, насколько возможно самопрезентация партии как консервативной, оказалось, что абсолютное большинство регионального актива жаловалось на то, что всё хорошо, но только бренд не пройдет, люди не поймут. С понятием «консерватор» связаны какие-то очень серьезные глубинные отрицательные ассоциации. Мне кажется, что прошло большое время, может быть, эти ассоциации как-то сгладились и зарубцевались? Но молчание консерваторов объективно работает против них самих. В принципе, если бы была задача, а она есть, объяснения того, что и почему в отношении пакета новых законов об НКО, о клевете, об Интернете – контроле над сайтами недостойного содержания, то, наверное, мы могли бы переместить эту дискуссию на другой уровень и не заставлять, в том числе и Президента, принимать на себя всё и объяснять, что вообще-то мы имеем в виду только хорошее. Повторяю, политически это изначально проигрышная позиция. и нельзя винить в этом Президента, потому что он в конечном счете выходит и берет на себя ответственность как консерватор де-факто, чего он никогда не скрывал, за консерваторов де-юре, то есть за партию «Единая Россия», которая называет себя консервативной.

Между тем, о чем говорил Сергей Григорьевич в своем докладе, консервативное ядро очевидно, оно очень простое. Кстати говоря, заметьте, когда я говорил, против кого были эти полгода площади и улицы (слава Богу, только в столицах пока что, тут не надо утешаться), то очень четко выясняется, что удары наносятся в само государство, в Православную церковь (самую беззащитную)… Много раз звучало, что если бы эти девушки из «Pussy Riot» попробовали войти в мечеть, просто войти, до того, как они начали канкан, я думаю, что они оттуда бы не вышли. Я думаю, что если бы они попытались сделать то же самое в московской синагоге, то реакция общественности была бы диаметрально противоположной, и они, наверное, уже бы даже и срок мотали. Но поскольку против Православной церкви всё это не работает, то туда можно.

И третье, скажу мягко, рост этнического партикуляризма. Я это использую как синоним для такого пока еще слишком нагруженного разными противоположными смыслами национализма. Я предпочитаю называть это «этнический партикуляризм».

Вот, собственно говоря, три ценности. Каждый из образованных, начитанных людей в истории России и консерватизма, конечно, однозначно опознает: Православие, Самодержавие и Народность – триаду. А, собственно говоря, в чем состоит консерватизм? В том, чтобы в собственных корнях искать продолжение сегодняшнего дня. Поэтому меня это лично не удивляет. И если бы действительно понять, что, как замечательно сказал Бердяев в свое время: «Государство – не способ построения рая на Земле, а способ защитить человечества от ада», то, скажем, все эти охранительные законы, которые защищают людей от зла, по поводу этих законов не надо стесняться, нужно честно говорить: да, мы как государственники, как законодатели считаем, что мы призваны защищать людей, и нам не стыдно. Или когда идут откровенные посягательства на Церковь, вплоть до совершенно идиотических исков со стороны Общества защиты потребителей по поводу того, что в храме торгуют. Здесь тоже должен прозвучать голос. Сколько можно Церкви отбиваться. И дело не в том, что мы нарушаем секулярный характер государства, партия ничего не нарушает, партия – это не государство. В если бы КПСС защищала Православную церковь (чего она, кстати, и делала, фактически устанавливая патриархию), она должна была бы объясняться, почему она это делает. Но партия-то ничем не связана, партия должна защищать Церковь, если она консервативная партия.

С места. Если есть, кому защищать.

Поляков Л.В. Правильно подсказывают коллеги, если есть, кому защищать.

И третье, последнее. Этот термин «национализм» или «этнический партикуляризм» – это же новый сильный и страшный вызов, который мы еще даже не понимаем. Ведь консерватор что может этому противопоставить? Только интегральную позицию, традиционный русский интегрализм. Россия – о чем писал Путин в одной из статей, когда еще баллотировался на Президента, – универсалистское государство, в котором объединяются различные культуры, различные религии.

Вот эти три вызова, три параметра, как мне кажется, та площадка, с которой российский консерватизм не сходил никогда в своих чистых проявлениях (если, например, вспомнить такого классика российского консерватизма как Лев Александрович Тихомиров, который дожил до советской власти, кстати) и который, очевидно, должен продолжать эту традицию.

И последнее. Сергей Григорьевич говорил, разговор, как про Василия Ивановича: а во всемирном масштабе ты можешь? Помните? Он отвечает: «Языков не знаю, Петька, не смогу!» Мне кажется, это тоже проблема нашего консерватизма, не потому, что мы языков не знаем, некоторые знают, и много даже, другая проблема. Я смотрю, есть либеральный интернационал, есть социалистический интернационал, то есть основные современные политические идеологии и политические партии знают, что надо объединяться хотя бы на уровне обмена опытом, надо, как в рекламе, «чаще общаться». И прежде чем ставить перед Россией задачу поиска универсальных ответов на эти глобальные вызовы, хотя бы надо постараться создать универсальную площадку для консерваторов. Причем не только европейских! Скажем, одна из интересных задач, и это отражается на всей нашей политике, скажем, что происходит в арабском мире сегодня после этой революции? Там полное замешательство и переполох и ужас: «братья-мусульмане» приходят! А кто такие «братья-мусульмане»? Это просто еще пока нелегализованные иранцы. То есть Иран как исламская республика, как религиозная демократия – это один из вызовов и демонстрация того, как консервативно может быть решен политический вопрос, вопрос о политическом устройстве, которое является выражением традиций, которое консервирует некие устои, институты и которое удовлетворяет абсолютное большинство.

А почему мы все время так неуклюже въезжаем в эту арабскую проблему, в том числе в Сирию? Почему вынуждены были сдать Каддафи, и сейчас на грани сдачи Башира Асада? Почему? Да потому, что мы не знаем, что делать. Мы в шпагате. Мы на двух стульях, с одной стороны, мы же не будем воевать с Америкой? С другой стороны, как бы и неудобно. А куда мы придем? С чем мы туда приходим? Вот если бы существовала такая, условно, всемирная лига консерваторов, я думаю, мы бы как консерваторы туда бы и пришли. И задались бы вопросом: а что там под удалом. И мы могли бы, условно говоря, нейтрализовать весь тот негативный потенциал этого мусульманского братства, который воспринимается как ужас западными либералами, втягивая этих людей в продуктивный разговор, в тот разговор, чем в докладе Сергея Григорьевича говорилось. Это же наши общие вызовы, наши общие проблемы! Вся современная проблематика постмодерна и новой науки, которая, кстати, возникает как реакция на смерть субъекта, на отрицании человека как такового, я думаю, наши мусульманские коллеги вполне нас поймут.

Но получается так, что весь мусульманский мир отдан на Запад. И только вестернизм там будет воспринят как легитимное развитие всего Арабского Востока. И мы там проиграли. Советский козырь там бит. Больше мы не в состоянии и не хотим продвигать «красные» проекты во всех частях мира. А с чем мы туда придем? Ни с чем, потому что мы сами не знаем, ради чего мы это сделаем.

Поэтому, я думаю, заключая вопрос о российском консерватизме, он и внутренний, для самопонимания, кто мы такие есть, но он одновременно после этого и внешний. Поняв себя, мы поймем, с чем мы выйдем за границы нашей территории в буквальном смысле и в духовно-мировоззренческом смысле.

Я думаю, что такая площадка, маленькая, узкая, но это и правильно, потому что всё вырастает из зерна, никогда на площадях не решаются такие важные вопросы, как выработка четкой духовной ориентации.

Я бы очень приветствовал, Юрий Евгеньевич, вас как руководителя этой гражданской платформы. Я вдруг понял, что что-то мне это напоминает, кто-то сейчас регистрирует такой бренд «Гражданская платформа».

Шувалов Ю.Е. Это у нас давно уже.

Поляков Л.В. Как-то бывает в жизни странно. Может быть, действительно наша гражданская платформа станет тем зернышком всемирного объединения консерваторов, причем и Запада, и Востока, и Юга, потому что, мне кажется, назрело время буквально. Спасибо.

Шувалов Ю.Е. Давайте. Спасибо.

Я бы хотел предоставить слово Сергею Львовичу Худиеву.

Худиев С.Л. Меня зовут Сергей Худиев, я публицист и хотел бы немножко обозначить, раз вспомнили Василия Ивановича, то тоже история из этого же сериала, что он установил пулемет на крыше консерватории, чтобы «консервы не воровали». Это та же проблема, что и у большинства людей, слово «консерватизм» звучит не очень понятно.

Мне бы хотелось выразить свой взгляд на то, как я вижу консерватизм (это только моя точка зрения, я не претендую на широкие выводы). Что представляется характерным именно для консерватизма – это действительно не столько консервирование традиций, которые в нашем обществе, боюсь, утрачены, это определенный взгляд на мироздание как наделенное объективным смыслом, целью и предназначением. На мироздание, в котором существует естественный закон. Это естественный закон, о котором говорил еще Цицерон: закон, автором которого является Бог, закон, который не установлен какой бы то ни было человеческой инстанцией, и соответственно никакая человеческая инстанция не может его отменять. Эта апелляция к естественному закону противостоит такому принципу как абсолютизация позитивного права: вот что государство решит, то и является правильным. (У нас нет никакой инстанции, которая бы стояла над ним.)

С либерализмом примерно та же самая проблема, потому что это слово, которое означает очень разные вещи. Но если говорить о либерализме в том значении, в котором это слово употребляется сейчас, это картина мира, в которой во Вселенной никакого объективного смысла и предназначения нет, эта картина мира по сути атеистическая. А если вы верите в Бога в порядке личного хобби, то это сколько угодно, но это не рассматривается в качестве легитимного источника каких-либо обязательств. То тогда одно из уязвимых мест либерализма – это то, что современный либерал не может сказать: вы должны! Потому что это немедленно вызывает вопрос: кому? Кто вы такие, чтобы указывать мне, что я должен чего-либо или вообще, что существует такое понятие как «объективный нравственный долг», которому я обязан следовать?

В случае, если существует объективный нравственный закон, мы можем такой диалог вести, мы можем с этим не соглашаться, как не соглашаются адвокаты сторон в суде. Но адвокаты сторон могут вести судебный процесс только, поскольку существует закон, который они признают (обе стороны).

И вот что важно для консервативного взгляда на мир, это утверждение, что в мире существует естественный закон, существуют цель и предназначение, и что долг государственной власти в своих установлениях следовать естественному закону. В качестве примера можно привести такой институт как, скажем, брак. Попытки наделить однополые союзы статусом брака, они исходят из того, что брак – это то, что государство провозглашает браком. Консервативный взгляд исходит из того, что государство не полномочно, у него просто нет власти объявлять браком что бы то ни было, что брак – это просто природная реальность, которая вписана в человеческую природу при сотворении, и ее невозможно переделать, ее можно только признать. Точно так же, как мы не можем ввести законодательно мужскую беременность. То есть отсутствие мужской беременности – это, несомненно, дискриминация по полу. Женщина может располагать соответствующими льготами, поскольку она беременна, а мужчина нет. Тем не менее это природная реальность, государство не может ее изменить.

И второе, что важно для консервативного подхода, это признание реальности человеческого греха и падшести мира и необходимости при государственной деятельности исходить из того, что наш мир является падшим. И из этого следует принципиальный такой утопизм, что невозможно устроить светлое царство, а пытаясь устроить светлое царство, можно устроить нечто гораздо более скверное. Поэтому консервативный взгляд принципиально антиутопичен и антиреволюционен, что любое государственное устройство имеет свои явные грехи и недостатки явно потому, что любое государство состоит из людей, которые являются грешными людьми, и люди были и будут грешными. Поэтому это предполагает, во-первых, избегание революций, во-вторых, выстраивание некой системы сдержек и противовесов, которая все-таки сдерживала человеческий грех, которые неизбежно с нами будет до Второго пришествия. Тут уж ничего с этим не поделаешь человеческими силами.

И в качестве политики просветительской, медийной, которую могли бы вести консерваторы, мне бы хотелось бы отметить, что есть, но кажется недостаточным. Просто открытое провозглашение того, что такова реальность о нашем мире, что в нем существует объективная цель, смысл и предназначение. Это предполагает теистический взгляд на Вселенную, но я бы сказал: не обязательно конфессиональный. То есть в том, что существует объективный моральный закон, были согласны язычники в дохристианскую эпоху, согласны все теисты, которые есть у нас на планете. Я думаю, что абсолютное большинство людей вообще согласны и были согласны на всем протяжении человеческой истории, что тот либеральный подход, что объективного закона нет, человек – это то, что мы человеком объявим, брак – это то, что мы объявим – это позиция агрессивного меньшинства все-таки.

Поэтому мне бы хотелось подчеркнуть необходимость провозглашения того, что существует объективная реальность, существует объективный моральный закон, и закон этот предполагает того, что некоторых вещей делать общество, государство просто не может, точно так же, как государство и общество не может объявить мужчину беременным, оно не может объявить однополый союз браком, оно не может объявить, что ребенок в утробе – это больше не человеческое существо (хотя, увы, уже объявило).

Я благодарю за внимание.

Поляков Л.В. Одно замечание. Сергей Львович сказал о сдержках и противовесах. Просто все, кто читал тексты отцов-основателей, которые создавали американскую конституцию, сразу вспомнили. Именно идея вот эта, строго консервативная, лежит в основе американского механизма сдержек и противовесов. То есть все эти ребята, Джеймс Мэдисон и Джон Джей, исходили из того, что человек грешен, что человек падший, что всегда будут позывы к злу, поэтому нужно придумать политический механизм, который они назвали «Checks and Balances». Вот пример того, как работает консерватизм по-настоящему в политике. Спасибо.

Шувалов Ю.Е. Игорь Валентинович, пожалуйста.

Бощенко И.В. Добрый день, уважаемые коллеги! Я хотел бы более сконцентрироваться на теме нашего «круглого стола» «Консерватизм будущего. Российская консервативная идея и вызовы глобального мира».

Свое выступление я начну с некой методологической вводной. Вот Поляков Леонид Владимирович говорил о том, что консерваторы не определены и не могут никак идентифицироваться и сгруппироваться. Проблема чисто методологическая. Кого считать консерватором? Например, коммунисты сейчас спят и видят социалистическое прошлое, они являются консерваторами. Если мы возьмем по шкале времени, каждый человек оценивает какой-то временной интервал как наиболее предпочтительный для себя, и соответственно он является консерватором именно к этой реперной точке на шкале истории.

Соответственно те, кого мы называем либералами, условно относятся к крылу модернистов, то есть те, кто стремится испытывать какие-то новые вещи, то есть социальный эксперимент своего рода.

Консерваторы обеспечивают устойчивость. Это двуединая система, Инь и Янь, которые обеспечивают определенную стабильность. Как только начинает доминировать одна из сторон, система становится разбалансированной и либо уходит в хаос, либо уходит в застой. Поэтому правильнее, наверное, говорить о сбалансированном отношении в социуме этих двух величин.

Теперь что такое консерватор? Когда мы говорим о консерваторе, надо говорить, к какому периоду? Вам какой? Советский период, Николая Второго, Александра Третьего, Петра, Екатерины или же допетровские времена? Какие вы считаете золотым веком? Старообрядцев тоже можно считать консерваторами, и они считают либералами Русскую православную церковь. То есть здесь проблема консерватизма как методологии определения консерватора, давайте определимся с точкой отсчета, что мы берем из прошлой истории реперными точками.

Сразу перехожу к содержательной части. В российской истории было несколько периодов, когда консервативная идея находилась в четком балансе с либеральной идеей. Первый такой период относится к ХI-XII векам, это Новгородское вече, так называемая вечевая демократия, когда осуществлялась, с одной стороны, либеральная демократическая форма представления мнения социума, с одной стороны, с другой стороны – существовало консервативное соблюдение традиций предков.

Второй более успешный и надо сказать самый показательный период в российской истории, это период с 1864 года по 1917 год. Это небезызвестный указ Александра Второго, подписанный им 1 января 1864 года о создании земства. Вообще институт земства – это был прорыв. Он отличался от ландтагов Северной Европы, он отличался от традиции демократии в Греции, это было, скажем так, дальнейшее развитие вечевой демократии Новгорода. Характерная особенность всей этой системы заключалась в том, что люди, принимающие решения о порядках на своей земле, должны были быть резидентами и обладать определенным цензом. Несмотря на то, что результаты были очень хорошими, ошибка заключалась как раз в цензах. Ценз сословный и ценз имущественный. Хотя в общем-то имеет смысл эту практику внимательно изучить.

Но мы посмотрим на результаты. За 50 лет существования земства в России было создано огромное количество земских школ, были созданы земские больницы, были созданы органы местного самоуправления, которые реально выполняли функцию всего самоуправления, а правительство и губернаторы являлись всего лишь надзирающим органом. То есть они следили за тем, чтобы земство не ушло в разнос и не ушло в сепаратизм. Вот и вся их функция.

Соответственно весь чиновный аппарат, который ложился на государственный бюджет, был сокращен. А финансирование земств осуществлялось собственно самими земствами.

Фактически это был совершенный прорыв в системах социального управления, в котором Россия опередила на то свое время. Единственный близкий аналог, который возник уже в ХХ веке – это в Северной Европе ландтаги – земские управы, которые по большому счету списаны, как калька, с наших земств.

А что произошло в 17-м году? В 17-м году, когда произошли октябрьские события, большевики увидели в земстве своего врага. Но в то же время они не могли осуществлять централизованное управление, потому что они не имели достаточной информации о структуре всего социума. Они были вынуждены их переделать. И появились советы. Советы по большому счету те же земства, но с одним «но». Если в земствах цензом для гласного присутствия был имущественным или сословным или представительство каких-то общественных организаций, то в советах стал партийных ценз. По большому счету советы в Советской России – это была пристройка к парткомам. Таким образом, они уже переставали решать вопросы местного самоуправления, а являлись просто пристяжными к централизованной тоталитарной системе управления. То есть советы, поборником которых являлся и князь Кропоткин, бывший вдохновителем Павла Милюкова, который и выступил разработчиком положения о губернских земских учреждениях. Вот эти люди, тот же Кропоткин после того, как установилась советская власть, был крайне недоволен советской властью по той простой причине, что от первоначальной идеи местного самоуправления и советов вышли на совершенно тоталитарный путь.

Поэтому, завершая свое выступление, я хотел бы высказать свою позицию. На мой взгляд, консерватизм будущего – это, прежде всего, определение набора тех критических понятий, которые мы считаем ценными в нашей истории, которые определяют наше самосознание, с одной стороны. Российская консервативная идея должна заключаться в том, что мы должны вобрать опыт предыдущего земства и на новом уровне использовать те наработки, чтобы возродить систему местного самоуправления в более широком понимании, а не в том, не пойми каком, в котором она находится сейчас. Спасибо большое.

Шувалов Ю.Е. Зудин Алексей Юрьевич, пожалуйста.

Зудин А.Ю. Спасибо.

Честно говоря, я не готовился выступать. И пока я слушал доклады, у меня даже была такая мысль, что, может быть, мне отказаться от выступления и просто послушать, это тоже бывает полезно.

Мне кажется, что любое заседание, любая дискуссия, любой семинар или просто общественное мероприятие, посвященное тому, чтобы участники могли обменяться своими мнениями, представлениями о том, что такое консервативные ценности, консервативное мировоззрение – само по себе это плюс, и его необходимо оценивать позитивно.

Другое дело, что у нас все-таки была определенным образом обозначена центральная идея, мы хотим говорить не просто о консерватизме, хотя это, безусловно, актуально, мы хотим говорить о современном консерватизме. Возможно, это связано с особенностями моего понимания (то есть недопонимания). Я, к сожалению, разговора о современном консерватизме, за исключением очень важного тезиса, который прозвучал у Сергея Григорьевича, что необходима универсалистская версия, необходим общий язык для консерваторов, я не услышал. И наверное, это необходимый этап, нужно проговорить то, что является естественной отправной точкой для дальнейшего развития консервативного мировоззрения. Это неизбежно.

Но, мне кажется, все-таки не нужно забывать, что наша задача состоит в том, чтобы сделать консерватизм современным, потому что, если мы с этой задачей не справимся, мы не сможем использовать консервативное мировоззрение для того, чтобы оно служило ориентиром в реальной жизни людей, чтобы оно служило ориентиром для тех решений, которые принимают наши политики.

Еще раз. Считаю очень плодотворной постановку вопроса о необходимости общего языка для консерваторов, потому что выработка этого общего языка – это, на мой взгляд, критический этап в развитии консерватизма на пути его превращения, изъявления локального, продолжающего быть связанным традицией (не питающего традицией, а быть связанным традицией) на пути превращения в полноценного соперника и соразмерного партнера по диалогу двум другим идеологиям, двум другим мировоззрениям, которые этот универсальный язык смогли выработать.

Какие задачи, на мой взгляд, более конкретные необходимо решить для консерватизма, для консерваторов, для того, чтобы стать современными. Как, мне кажется, необходимо двойное перетолкование. Ключевые консервативные ценности нуждаются в новом определении, исходя из ориентиров и реальностей современного мира. Собственно говоря, это и должно стать сейчас главной задачей.

Чтобы быть немножко конкретным. У нас есть старое понимание границы. Граница – как нечто запрещающее, ограждающее и в высшей степени созвучное консерватизму в традиционном его понимании (консерватизм как нечто, что скорее предпочитает сохранение того, что есть, переменам). Это понимание границы в приложении к современному миру влечет за собой, как мне представляется, естественную и неизбежную смерть того государства, которое будет таким представлением о границе руководствоваться. В современном мире никакие «берлинские стены», тем более «китайские стены» невозможны. В то же время мы после того, как погрузились в мир без границ, в глобальный мир, во всевозможные потоки, которые ходят туда-сюда и приносят с собой самые разные вещи, мы, как мне кажется, начинаем понимать, что вообще-то граница крайне необходима, но она должна быть какой-то другой. Весь вопрос: какой? На мой взгляд, ответ на этот вопрос с точки зрения ценностей современного консерватизма состоит в том, что на смену границе-забору должна прийти граница-фильтр, граница-мембрана, которая не запрещает обмен, а она его регулирует. То есть всё то, что позволяет нам извлекать из этого обмена полезное, что нам нужно, и не пускать то, что нам не полезно.

Возможное перетолкование такой традиционной и центральной для консерватизма ценности как устои, которые, безусловно, не могут не оставаться среди базовых ценностей консерватизма, на мой взгляд, просто-напросто нужно нам понять… Во-первых, разделять устои и традиции. Традиция – как то, что будет с нами всегда, если мы этого хотим, и изменить это уже совершенно невозможно (я имею в виду ее фактическую сторону). Можно изменить интерпретацию, и это исключительно важно, и это делает традицию не чем-то застывшим, раз и навсегда фиксированным, а неким резервуаром (хотя это слово не совсем подходит), бесконечным источником, из которого мы можем черпать значения, смыслы для нашей нынешней жизни. Так вот разделить традицию и устои. Традиция – это то, что физически и буквальным образом изменено быть не может. А вот устои в современном мире – это то, что нуждается в постоянном воссоздании. Вот это пристальное напряженное внимание к важности устоев, которые, если мы в современном мире не будем постоянно прилагать усилия, чтобы их воссоздавать каждый раз на новой основе с учетом происшедших перемен, тогда наш мир разрушится.

И самое последнее. Я не очень понял тезисы по поводу неких объективных вещей и по поводу мира, который лежит во грехе. На мой взгляд, это естественные тезисы традиционного консерватизма. Я просто хочу сказать, что вполне достаточным является признание того, что в мире есть зло. А вот захватит ли зло весь мир или нам удастся его потеснить, зависит от нас. Согласитесь, что между такой постановкой и постановкой традиционной, что мир лежит во грехе, есть некоторая разница.

И по поводу объективности. Я не хочу вдаваться в сугубо философский спор (я не философ, никогда им не был и никогда им не буду). Мне просто кажется, что все, что мы заем о современном мире, говорит о том, что… Тут у одного из выступающих была очень интересная оговорка, что неправильно для государства признавать однополые браки. Но оно признает. Да, государство признает однополый брак, и никакие ссылки нам на объективность не помогут, здесь нужно искать другие основания. И эти другие основания тоже у выступающих звучали: это антропологические основы существования человека, как он появился в качестве человека. Это защищается религиями и это защищается той умеренной версией светской этики, которая существует. Этот мир может быть уничтожен человеком, и никакие ссылки ни на какие объективные основания нам не помогут. Если мы поставим вопрос иначе, если мы поставим вопрос, что дальнейшее существование этого мира зависит от наших усилий, тогда мы придадим ценностям современного консерватизма ту энергию, которой им очень недостает. Спасибо.

Шувалов Ю.Е. Очень важное выступление. Спасибо.

Журавлев Дмитрий Анатольевич, пожалуйста.

Журавлев Д.А. Я буду краток, скорее это будет не выступление, а реплика. Собственно о чем говорил Сергей Григорьевич, он говорил о том, что необходимо консерватизм в некотором смысле модернизировать, придать ему новый импульс. Бесспорно, это необходимо делать, потому что архаические формы очень часто давят на содержание, его изменяя, но здесь бы я призвал быть очень осторожным. Потому что главной ценностью консерватизма является бережность к материалу, с которым вы работаете (на то он и консерватизм). Как только вы начинаете слишком активно что-то преобразовывать, вы можете потерять ту основу, на которой вы стоите. У вот уважаемый коллега Поляков, уважаемый коллега Худиев (не знаю, насколько они этого хотели) прекрасно нам это продемонстрировали своими историческими экскурсами. Потому что, простите, пожалуйста, но к чему привела триада? К атеитизации Церкви, к тому, что дети священников становились революционерами? Как только вы огосударствляете представление человека о добре и зле, оно становится внешним по отношению к нему и, следовательно, ни к чему не обязывающим. А делали-то из самых добрых побуждений – создавали государственную идеологию. Чем закончилось? Тем, что архиереи с радостью и улыбкой вынесли царский трон из здания Синода. Это так, в качестве иллюстрации.

А уж с Америкой совсем хорошо. Действительно, построенное на основе консервативных идей общество, во-первых, оказалось максимально последовательно либеральным, во-вторых, с такой яркостью, с таким гиканьем и свистом стало навязывать свой консерватизм всему миру по принципу: я прав, а если я не прав, я вас всех убью!

Как только мы с вами начнем что-то слишком сильно модернизировать, мы оторвемся от той основы, на которой стоим. Здесь была очень правильная идея о некой абсолютной истине и абсолютном законе, но вот вопрос: кто будет критерием этого закона? Если критерием закона будет сам человек, то никакого абсолютного закона не будет. Критерием этого закона является традиция, в первую очередь традиция религиозная. Следовательно, уже мы от нее оторваться не можем. Как только мы от нее отрываемся, от вашего консерватизма остается воспоминание. Остается (Помните, как Никиту Сергеевича Хрущева называли?) волюнтаризм. Причем волюнтаризм страшный, потому что упакованный в форму консерватизма. Мы это в действительности многократно видели. Действительность – это то Николаевское государство, это был именно волюнтаризм, упакованный в форму консерватизма, когда мое государево веление, я вот по своему мнению, по своему представлению, как надо управлять государством, но это воспринимается как божественная позиция, как освещенная высшими силами, и мы всех тех, кто с нами не согласен, мы всем покажем! Ребята, это очень опасно. И главное, это прелесть, в это так легко играть. Мы же все ради людей делаем, добра. И как только мы «ради добра» начнем что-то делать, вот тут мы увидим… Собственно в 17-м году вроде тоже для добра начинали. Чем закончили, всё вокруг видно. А сколько было одобрения! Ведь там были не только заговорщики и убийцы, там были миллионы людей, которые в этом участвовали, огромный молодежный слой, который действительно чем-то горел, горел потом еще лет 30. А чем закончилось?

Поэтому я говорю о простой вещи, я призываю быть осторожными. Да нужно меняться, да, нужно быть более привлекательными для внешнего наблюдателя, но постараемся меняться все-таки не так быстро. Потому что мы однажды можем увидеть, что наш дом их круглого стал треугольным, а мы и не заметили. Спасибо.

Поляков Л.В. Очень сильное выступление. Пока Дмитрий Анатольевич не ушел, я хотел бы сказать. Дмитрий Анатольевич, чтобы понять, что мы меняемся, надо понять, кто мы есть. Изменения заметны только на фоне того, что мы определились.

Журавлев Д.А. Остаться бы живыми. (Оживление в зале.)

Поляков Л.В. Ну, да, это самый главный критерий у нас: либо вперед ногами, либо…

Журавлев Д.А. Я имею в виду не конкретно нас с вами, а всё общество в России.

Шувалов Ю.Е. Алексей Иванович, пожалуйста.

Подберезкин А.И. Я хотел только несколько замечаний, скорее речь пойдет не о выступлении, а некоторой реплике.

Известная формула, что идеи становятся материальной силой, когда они овладевают массами. Мы скажем так: сможет ли консерватизм в ближайшей перспективе овладеть массами? Я в данном случае выступаю как представитель муниципальной и региональной власти. Наверное, это возможно в том случае, если консерватизм как партийная идеология (кстати, об этом говорится как-то скромно)… и в выступлениях партийных, и во всех партийных документах консерватизм назван официальной идеологией партии. Да, существует многоидейность, есть разные клубы, но нигде не сказано, что либеральная идея является официальной партийной идеологией, хотя законы принимаются в основном с этих позиций.

Наверное, это будет возможно, когда ясно и четко будет сказано о том, что консервативное крыло в партии или консервативная партия выступает четко и однозначно за сохранение целостности Российской Федерации в тех границах, в которых она есть. Когда будет определенная программа повышения политической культуры населения в целом. Мы периодически упираемся в то, что политическая культура населения настолько низка и настолько не соответствует развитию, что отсюда и появляются партии националистические и т.д.

Консерватизм может стать этой силой, когда она овладеет массами, когда консерватизм превратится из элитарной идеологии, из идеологии узкого круга в понятную и четкую для хотя бы региональной элиты.

Ваш покорный слуга принимал участие во многих мероприятиях, которые создавались и клубами, и т.д. Надо честно признать, они не носят идеологической окраски консерватизма. Причем элитарная идеология не регионального, не федерального, а, скорее всего, московского уровня.

Тогда сможет стать материальной силой, когда как стержневая идеология научится проигрывать, проигрывать и отступать.

Когда осознаем неизбежность того, что маятник колебаний общественных настроений и попытки остановить эти колебания механическими путями, то есть тоталитаризмом, задержать эти колебания, в конечном счете приведет к тому, что амплитуда будет очень резкой и очень жестко ударит.

Очень хорошо прозвучало у вас, Леонид Владимирович, почему партия не говорит четко о консерватизме как об идее.

Поляков Л.В. Потому что мы не помогаем.

Подберезкин А.И. Да нет, я не согласен с этим. Не потому, что не помогаем, а потому что это наша такая местечковая боязнь. Речь идет о том, что это боязнь того, что электоральная база партия почему-то резко сократится. А так вроде и эти, и те, вроде бы все собрались. Правда, законы потом приняли праволиберальные, но это ничего, зато все вместе посидели за столом и т.д.

Поэтому в конечном счете процесс этот неизбежный. И как бы ни пытались мимикрировать в партию, изменять ее в Народный фронт, все равно вопрос об официальной идеологии партии встанет. И когда вы, Леонид Владимирович, говорите: в чем разница финансирования партии и общественной организации? Ответ простой: общественная организация, НКО не сможет стать даже депутатом местного совета и делить бюджетный «пирог». А партия сможет.

Поляков Л.В. Это-то я понимаю.

Подберезкин А.И. Поэтому всё, что за «пирогом», пожалуйста, хоть танцы при луне. А то, что с властью, тут, извините. Наверное, это правильно.

Я бы хотел сказать еще о том, что, наверное, станет материальной силой, когда она действительно четко начнет отвечать на вопросы земства и вопросы реформы муниципальных образований. Четко обозначать свою позицию, когда, допустим, по материалам Правительства в августе-месяце новый министр финансов должен сказать, что нового предложат земскому муниципальному «пирогу» с точки зрения дележки налоговой. И консерваторы выступят с позицией и скажут: это правильно или неправильно. И смею вас заверить, «и ныне дикий тунгус, и друг степей – калмык» в муниципальных образованиях четко на это отреагирует. Пока не будет таких месседжей, когда будет разговор о приоритете одних ценностей над другими и т.д., потому что другая информационная среда, и общие шары уже не прокатывают, люди хотят знать ответы на конкретные вопросы: что у них будет с бюджетом завтра, что они смогут построить, что они смогут получить в плане гарантий своей безопасности? На эти вопросы надо будет отвечать, и тот, кто на них ответит четко, выверено, грамотно с точки зрения позиций консерватизма, то есть сохранения, а не «до основанья, а затем», тот в конечном счете будет обладать преференцией на решение вопросов государственного, социального и национального устройства.

Пока же неответы на эти вопросы просто будут усиливать сепаратистские тенденции. Почему, допустим, штат Сиэтл не пытается выйти из состава Соединенных Штатов? Да потому что он все вопросы в составе Соединенных Штатов может решать. А теперь каждый, кто занимается регионалистикой, пусть ответит, какой субъект Российской Федерации в составе может решать все свои вопросы так, как он считает это необходимым? И тенденция эта опасная, появляются в Интернете уже нормальные моменты о том, сколько собирается налогов, сколько уходит в Москву, сколько остается на территории. Начинают задавать вопросы: а почему у нас такие жутко дефицитные бюджеты муниципальных образований? Эта пассивность консерватизма в ответы на актуальны вопросы, на вопросы экономики, вопросы социальной политики.

Сможет эта триада, включая православие?! Я бы сказал, что в триаде консерватизма не православие, а моноконфессиональность, потому что, если мы в России сделаем у консерваторов упор на одно православие?.. Религия – да. Но опять же возникает вопрос: это межконфессиональные отношения, это коммунизм и т.д. С точки зрения государственности, да. Но опять же мы должны ответить на вопрос: какое государство? Если мы патерналистское социальное социалистическое государство, где идет дележка социальных благ… Ведь это опасная тенденция. Вы посмотрите, когда дискуссия в муниципальном и региональном парламенте идет нормально? Когда что-то делят. Вот когда что-то делить, то возьмите меня, я очень хорошо умею делить! А когда создавать, брать ответственность за то, что-то заложить и через два года «пирог» сделать больше, тут уже сразу: а это надо посмотреть, а кто там на этом наварит, а кто что получит. Понимаете? Вот что мы родили социальным государством.

По вопросу народности. Тоже, наверное, надо четко ответить: что мы понимаем под народностью? Многонациональный народ? Надо говорить правду. Вот создается Министерство по развитию Дальнего Востока (которому так аплодируют), и это путь к развалу целостного государства. И чем это министерство отличается от Министерства регионального развития непонятно. И какие особые экономические методы могут быть для Дальнего Востока в отличие от Мурманска, я тоже не понимаю. А это приведет к тому… Когда мы только с вами начинали работать, выяснилось в закрытых опросах, что большая часть жителей Иркутской области считает им ближе Китай и Монголия. Надо же тоже эти вещи видеть, что об этом молчать? Какие новые рычаги будут у этого министерства, кроме того, что они до сих пор положения о нем не могут создать? Что значит госкорпорация? Я вам приведу пример по госкорпорации развития Карелии. Сейчас она отчитывается у Нелидова. Год прошел, ничего нет. Что они могут? Как они могут? То же самое будет с этой госкорпорацией, это будут какие-то огромные преференции, загнанные деньги. А дальше что?

А консерватизм – это стержень, который может удержать от этих процессов в разделении, но опять же он должен быть подтвержден ответом на каждый конкретный вопрос. Спасибо.

Шувалов Ю.Е. Сергей Александрович, пожалуйста.

Марков С.А. Уважаемые коллеги, я бы поспорил чуть-чуть с коллегами. Мне кажется, нужно сейчас уходить с идеологического уровня консерватизма на более политический. Мне кажется, что мы должны констатировать, что «Единая Россия» декларирована как консервативная центристская партия, но пока еще не стала такой. Ее центризм не столько идеологический, сколько он деидеологизированный. И гиперпрагматизм, который превращается зачастую в цинизм – одна из важнейших здесь проблем.

При этом сам лидер партии Владимир Путин – консерватор по своим ценностям. Избиратели Владимира Путина – консерваторы по своим ценностям. Абсолютное большинство граждан России – консерваторы. Но политического механизма, связывающего консервативного лидера и консервативного избирателя, пока еще не создано, и с этим, как мне кажется, связан и некий политический кризис партии «Единая Россия». Проще сказать, там стало уменьшаться количество людей, которые пытаются эти идеи развития общества, которые разделяются и лидером партии, и большинством населения, транслировать, больше людей, которые пытаются ее использовать для личного обогащения. Партия во многом должна почиститься от этих людей. В самом личном обогащении нет ничего плохого, плохо, когда личное обогащение происходит за счет интересов большинства. Вот от таких предателей партии нужна реальная чистка.

Мне уже приходилось говорить о том, что лоббисты транснациональных табачных компаний должны быть исключены из партии и выведены из состава ее фракции. Лоббисты водочной мафии должны быть выведены из состава партии и из состава Государственной Думы. Если нет политической воли совершить поступки, тогда о чем здесь может идти речь?!

Следующее. Мне кажется, мы должны сформулировать консервативный ответ на реальные политические проблемы, стоящие перед страной, и на этой основе должна формироваться политическая платформа современного консерватизма. Не столько на идеологической. Ну, идеологически сформулировано, обсуждено, хорошие книжки сделаны, пора переходить с идеологического на политический уровень.

Есть несколько вызовов.

Первое. Катастрофа типы Крымска и пожаров, которые у нас были в позапрошлом году. В чем должен быть наш ответ консервативный? Должен быть четкий и ясный ответ. С моей точки зрения, главная причина – хроническая слабость государства и недооценка общего дела. Дачи у всех хорошие, а пожарные пруды заброшены. Вот сейчас, знаете, из-за чего в Крымске произошло? Вырублены леса оказались частным образом по склонам, в результате вода не задержалась, а хлынула, плюс ливневая канализация… Для того чтобы построить эти магазинчики и киоски, ее забетонировали, и вода не стала уходить.

Таким образом, на катастрофы ответ – усиление государства, дисциплины и долга (вообще эта идеология долга и чести).

Второй важнейший вызов – это социальная атомизация. Консервативный ответ на это должен быть – укрепление, возрождение морали, укрепление Церкви (и русской православной, и исламской церкви, и католической – у нас небольшая есть, но прежде всего Русской православной церкви), укрепление государства. И опять же развитие идеи служения мы должны противопоставить идее: «Жри, сколько сможешь!» А если не можешь, то как римские патриции, помните, жрали-жрали, отошел, два пальца в рот, и опять жрать. Ну, сколько же можно! (Оживление в зале.) По сути дела народ к этому стилю потребления приучают.

Третий вызов – экономическая недоразвитость. Мне кажется, консерваторы должны выдвинуть в ответ на это отказ от идеологии рыночного фундаментализма, себя не оправдавших, «крахнувший», изгнание людей, которые тащили в направлении рыночного фундаментализма. Алексей Кудрин – один из самых плохих министров финансов. Когда было огромное количество денег, он не дал их использовать в российской экономике для модернизации. И вместо идеи сильной промышленной политики, которая проводится через государство и через крупные корпорации. Хватит нам уже болтать про мелкий и средний бизнес, драйвером развития являются только крупные корпорации. Вот только что вышли данные по Евросоюзу. Кто дает работу высокотехнологичным выпускникам и т.д.? Только крупные корпорации, они являются мотором любого развития.

Следующее. Ответ на национальную проблематику. Наш ответ должен быть следующим. Мы видим очевидный рост национальной напряженности. Вывод русского народа из деградации усиление роли русского народа в Российской Федерации. Сегодня нельзя иметь сильную Федерацию с ситуации, когда главный государственно-образующий этнос обладает низким социальным статусом, когда русским быть невыгодно, поскольку тебя ограбят, обидят и т.д. Вот из этой ситуации мы должны выйти

Как вывести русский народ из состояния деградации? Мне уже неоднократно приходилось об этом говорить. И, мне кажется, это должно быть главным политическим лозунгом. Все эти законы о клевете, о митингах – это полная ерунда. Важнейшее, что должно быть сделано, должна быть введена государственная монополия на производство и продажу водку. В стране вымирает русских полмиллиона в год. Остановить вымирание русского народа

И второе. Перейти решительно к принудительному тестированию на наркотики и принудительному лечению, отказаться от этого словоблудия по поводу добровольности. О какой добровольности наркомана может идти речь, если у него не существует свободы воли в связи с разрушенной личностью?

Следующее. Ответ на международную изоляцию – уход от гипертрофированного прагматизма. Если типа здесь никому ничего не нужно, у нас нет никаких идей, то кому мы интересны? Идеи – это сила, а отсутствие идей – это слабость. Поэтому, мне кажется, мы должны отказаться от гипертрофированного прагматизма во внешней политике и насытить нашу политику ценностными идейными вещами. Плюс мы ясно должны обозначить Россию как консервативную Европу, как консервативную ветвь европейской цивилизации, и тогда у нас немедленно появятся союзники. А не как сейчас! У нас сейчас союзники в других странах – это либо те, что учился в СССР, либо тот, кто женился на наших девушках.

И последнее. Это ответ на деградацию образования. Мы должны уйти от гипертрофированной платности образования, которая у нас уже зашкаливает и превысила все разумные пределы. По уровню платности мы в результате пришли к снижению доступности. Главным принципом системы образования должно быть повышение доступности и качества образования. Вот эти два фактора. Качественное образование и доступность. Очевидно, что должен быть некий баланс между семейными и государственным бюджетами. Сегодня наш баланс резко смещен в сторону семейных бюджетов, что разрушает экономику образования и ведет к реальной деградации образования. Пройдет еще немного времени, и Россией будут управлять иностранцы. Не потому, что нас завоюют, а потому что приедут представители умных наций, которые дали своим людям образование, которые приедут сюда управлять нами, поскольку мы – дураки не в состоянии дать своим людям нормальное образование. Уже сейчас, смотрите, огромное количество позиций занимают в российском бизнесе представители иностранного бизнеса. И дождемся, что будут уже государственные должности занимать люди с иностранным дипломами. Придут начальники и скажут: послушайте, мы не можем наших найти, приходится брать иностранцев, отменим ограничения, а что делать? Вот Петр Первый же делал – брал иностранцев? И ничего страшного, получилось. Эта идеология уже близка. Одним из предвестников ее является "Сколково". Мы должны занять политическую позицию по "Сколково". Есть проблема. Нужен технопарк? Нужен. Нужен инноград? Нужен. Но инноград должен служить для наших технопарков, для наших наукоградов, а не забирать у них деньги! Нужно не забирать деньги от наших ученых, чтобы платить их иностранцам! Вот символ "Сколково" – это Адвокат и Гус Хиддинк, понимаете? Люди прибегут, нахапают денег, бросят всё на развалинах и сбегут. Это неправильно.

Иногда надо и иностранцев привлекать, но только делать так, как Петр Первый. Он же их, кстати, не отпускал, если они хотели уехать. Там просто другие модели были. Для этого не нужно было никакое право, просто нужно было получить разрешение от царя-императора. Поэтому они знали, что если они сюда приезжают, они приезжают практически навсегда. У нас сейчас нет такой возможности – свобода и т.д., но платить иностранцам, чтобы отобрать у наших русских ученых, от российских инженеров деньги, которые по праву им принадлежат, отдать их иностранцам, чтобы они здесь нахапали. Зачастую приезжают люди, которые уже давным-давно реализовались, а сейчас им хочется просто бабки сшибить и уехать назад. И мы должны убедить руководство страны, что по этой модели развивать "Сколково" никоим образом нельзя.

На сегодня есть напряженность между "Сколково" и наукоградом. Именно город нужен, "Сколково" как инногород очень нужен, но надо не допустить, чтобы он рухнул в ловушку Дика Адвоката. Спасибо.

Волобуев С.Г. Спасибо, Сергей Александрович.

Уважаемые коллеги, нужно всем высказаться, поэтому теперь в кратком режиме. Я извиняюсь.

Мезенцев Сергей Дмитриевич, пожалуйста.

Мезенцев С.Д. Уважаемые коллеги, я доктор философских наук, профессор строительного университета в Москве и являюсь председателем организационного комитета Российской партии десяти заповедей. Те ценности, которые сегодня здесь обсуждали, дискутировали нам очень близки и понятны. У нас тоже среди членов комитета ведутся дискуссии именно по этим самым проблемам.

Вопрос. Вы зарегистрированы?

Мезенцев С.Д. Нет. Мы пока еще не торопимся. У нас представители от разных религий, нужно время, чтобы выработать общую позицию, общий подход.

По поводу консерватизма. Я начну с того, что в философском плане и научном плане мы отстаем от Европы, от Запада в целом на несколько десятилетий. К сожалению, это так, на протяжении долгого времени мы в роли догоняющей цивилизации выступаем. И поскольку они в теоретическом плане все-таки впереди, интересно посмотреть, а что там есть. Там тоже есть консервативные партии, есть христианско-демократические партии, я имею в виду Европу. Это близкие по духу партии, но основа разная у них. И в нашем оргкомитете тоже это просматривается.

В отношении консерватизма, да, вроде бы все мы консерваторы. Все, кто выступает за традиционные ценности, за религиозные ценности, мы – консерваторы. Но есть разные основания. Если мы говорим о христианско-демократических партиях, о религиозных партиях, то там основание консервативное уходит непосредственно к Священному Писанию. Священное Писание является как раз консервативным документом, который не подлежит пересмотру, это вечные ценности, они не подлежат изменению. И консервативные партии, которые есть в Европе, скажем, в Великобритании. Здесь апеллирование к традиции. Да, тот консерватизм европейский, который формировался в XVIII–XIX веках, он действительно строился на традициях. Но те традиции еще в какой-то степени имеют религиозное основание. В данном случае речь идет о консерватизме, который основывается на традициях.

И в понимании консерватизма у нас в данном случае есть расхождения. Я слышал много раз, когда говорят о русском консерватизме, то речь прежде всего ведется о традиционализме в европейском смысле слова. И здесь есть нестыковка терминологическая, она весьма важна для того, чтобы определить, что мы есть и какую позицию занимаем.

Если мы будем апеллировать непосредственно к традиции, то традиция – это вещь, которая с течением времени изменяется, какие-то традиции уходят в прошлое, формируются новые и т.д. Это основание, с моей точки зрения, все-таки зыбкое.

Когда мы говорим о религиозных ценностях, о религиозных традициях, то это, с моей точки зрения, наоборот, является неизменным и более прочным основанием.

То есть какую мы платформу в данном случае для консерватизма выбираем? И тут даже английский консерватизм или американский консерватизм были достаточно прочными какое-то время, но сейчас мы видим, что и там происходят разрушения. В Европе сегодня наблюдается обращение части политической элиты к религиозным ценностям. Скажем, Европейское христианско-политическое движение, которое возникло примерно 7-8 лет назад, это попытка возвращения к тем традиционным первоначальным истокам, которые были сформулированы в теории и практике. И в этом плане консерватизм действительно более прочен, потому что если человек верит в Бога, то он будет, безусловно, консерватором по своей сути от начала до конца.

Если апеллировать к традициям, то коммунисты действительно подчас сегодня тоже говорят, что они консерваторы.

То есть эти проблемы теоретического плана важны, и их надо разрешить, потому что как мы будем вообще переходить к практике, если у нас в теории непонятно что. Сначала в области теории надо решить эти проблемы, а потом уже двигаться к практическим действиям. Вот, собственно то, что я хотел сказать. Спасибо.

Волобуев С.Г. Воронченкова Галина Анатольевна, пожалуйста.

Воронченкова Г.А. Я на самом деле тоже не готовилась и скажу очень кратко.

Я бы не стала углубляться в философские рассуждения, хотя бы потому, что я не философ. Вообще очень много интересного, правильного, важного и того, над чем еще стоит долго думать, я услышала сегодня. Большое всем спасибо за это.

Я хочу сказать о нескольких вещах, которые на данный момент для меня актуальны. И связано это в первую очередь с тем, что происходит в последние дни в связи с всякими разными печальными событиями.

Во-первых, очень часто сегодня говорили слова "свобода", "права", "личность", "ценности личности", "духовность личности" и т.д. и, по-моему, один раз я услышала слова "ответственность" и "обязанность". Даже сегодня, обсуждая консерватизм, мы фактически ничего не говорили про это, хотя, с моей точки зрения, это одно из оснований, которое может отличать консерватизм от всего остального и многое может объяснить.

Кроме этого, "личность", "ценности личности" и т.д., но мы опять же мы забываем о том, что у нас есть еще о "общество", "сообщество", "социум". И опять же возвращаясь к традициям: что есть традиция? Это тоже можно долго обсуждать. Но в первую очередь в нашей традиция негативное отношение к индивидуализму. То есть что традиция? Это жить в коллективе. Когда вместе соседу дом строим, когда вместе из болота корову вытаскиваем и т.д. Собственно, это традиция, а не то, что мы по утрам по очереди что-то делаем. Про что традиция? На какие традиции мы опираемся? Об этом тоже стоит подумать.

И еще одна пара: революция – поступательное движение. Наверное, здесь тоже можно что-то поискать.

Пожалуй, все, что я хотела сказать. Спасибо.

Волобуев С.Г. Спасибо, Галина Анатольевна.

Восканян Маринэ Варужановна, пожалуйста.

Восканян М.В. Спасибо, Сергей.

Я бы хотела вернуться к первому выступлению, к выступлению Сергея Волобуева. Дело в том, когда мы говорим, что консервативная идея должна стать более прагматической, политической, это мы таким образом говорим, что у нее не будет тех самых больших оснований, и она не сможет приобрести такой же масштаб, какой имеет на сегодняшний момент доминирующая идея глобализации (если мы понимаем глобализацию не как экономическую, а как большую идеологическую систему). В данном случае можно обратить внимание на то, что те силы, которые продвигают вот этот проект, имеют огромное преимущество в том, что инструменты, через которые это делается, сами по себе продвигают еще это содержание. О чем я говорю? Возьмем, допустим, все современные информационные средства: Интернет, социальные сети, средства коммуникации. Они только на первый взгляд кажутся просто инструментами. Ну, существует мнение, что Интернет – это как электричество, как утюг, какая разница, кто им пользуется. Вот и нет, потому что на самом деле Интернет сам по себе как среда изначально начинался на очень интересных основаниях, это было на стыке военных технологий, идеи свободного академического обмена знаниями. В конечном счете, когда люди заходят в Интернет, они сами того не замечания и не зная, все равно пользуются не просто инструментом, а инструментом, который транслирует им определенные идеи. В частности, например, идею неограниченного доступа к абсолютно любой информации. Никто не задает вопроса: почему Интернет так устроен? А почему это так? А на него уже есть ответ и подразумевается, что он единственно верный. И можно найти много примеров. Скажем, неограниченная коммуникация. Если мы возьмем все эти вещи и просто зададим простой вопрос: а почему? Нам никто точного ответа дать не сможет. Но в то же время все люди, которые этим пользуются, подпадают под это всё влияние.

Я вам приведу пример. Недавно я была на конференции, которая была посвящена технологиям будущего. Там были весьма авторитетные гости, например, председатель Римского Клуба. Были очень интересно слушать, что они рассказывали, какие примеры приводили. Кстати, там на сцене сидел наш министр связи и информатизации, он пытался немножко возражать, но у него не получилось. Я вам чуть-чуть расскажу. Значит, выходит человек и начинает рассказывать, что самое главное, что мы сейчас должны сделать, это донести все информационные инструменты детям. И приводит пример. В Палестине они 5–6-летним детям, которые не умеют даже читать, раздают миникомпьютеры, которые уже подключены к социальным сетям. Показали фотографии этих детей. И говорит, что вот, что самое важное в современном мире, что мы каждому даем доступ в эту глобальную сеть и т.д. Единственный человек из сидящих на сцене, который попытался вежливо возразить, наш министр, он сказал: коллеги, мне кажется, важно не только, какой у нас инструмент для коммуникации, а какой содержание мы до этих детей доносим. Но ему никто на это ничего не ответил. А между тем в этом и есть вся суть, что все эти инструменты, которые сейчас приходят к самому последнему бедному африканскому ребенку (причем раньше, чем нормальная еда, одежда)… Это целая программа, действительно Интернет проведут в каждую хижину в Зимбабве, об этом можно уже не беспокоиться, это будет сделано, потому что это сильно нужно.

И дальше возникает вопрос: а что там транслируется? Там транслируется не консерватизм. Это тоже интересный вопрос, потому что никто не говорит, что они транслируют. Председатель Римского Клуба на вопрос: а какие идеи вы собираетесь продвигать через эти системы, очень абстрактно рассказывал о том, что мы в целом за то, чтобы люди все жили мирно, у нас ресурсов не хватает, к религиям мы относимся нормально, хотя считаем, что некоторые религии (особенно христианство) не очень хорошо понимает идеи экологизма и еще чего-то. То есть все это происходит очень мягко, но вместе с тем система там существует, и эта система продвигает себя очень эффективно, потому что инструменты, которые считаются просто бытовыми, они все заточены на продвижение именно той матрицы ценностной. И что можно этому противопоставить – вообще большой вопрос. Потому что второй Интернет уже никто не сделает и никто не сделает второй Твиттер и т.д.

Вопрос: что можно этому противопоставить? По всей видимости, какая-то граница все равно находится у каждого человека где-то в голове, и поэтому единственное, что можно этому противопоставить – это определенные ценностный набор, который все-таки каким-то образом будет у самих людей внутри. Другого способа не существует. Технически ничего нельзя никому уже запретить, то есть все попытки отключать Интернет и т.д. – это смешно, это не поможет, и вообще это не то направление, по которому стоит идти. А идти надо в направлении разработки общей большой своей системы ценностей, которая была бы целостной, и тогда ее смогут принять и соседи, и тогда будет евразийская интеграция, и тогда Россия сможет стать центром силы, центром смысла, и на нее тогда смогут ориентироваться и государства во всем мире, и во внутренней политике сразу появятся какое-то ценностное ядро, вокруг которого смогут конкретные политические программы появится. То есть это на самом деле все задачи, которые сходятся к одному. Но вопрос: кто этим будет заниматься? Потому что это задача такого масштаба, что сложно себе представить, как ее можно, в каких рамках и как решить. Но если она не будет решена, я боюсь, перспектив никаких нет у нас как у цивилизации и как государства.

Волобуев С.Г. Спасибо.

Людмила Вячеславовна, пожалуйста.

Шувалова Л.В. Я несколько слов хотела бы сказать. Оттолкнусь от выступления Леонида Владимировича. Он предложил создать Всемирную лигу консерваторов, очень умело обойдя словосочетание "интернационал консерваторов", потому что об этом сложно говорить.

Я хочу сказать, что действительно такая идея, мне кажется, востребована, и сейчас идут такие политические процессы. В той же Германии, например. Мы взаимодействуем с ними, у них тоже есть процессы самоопределения перед выборами, и они действительно обеспокоены развитием социальной идеи. И они тоже думают, как бы им модернизироваться, как бы современный консерватизм и т.д. То есть, что делать в этом плане и насколько легко можно относиться к этой модернизации (как говорил здесь Дмитрий Анатольевич).

Но я бы еще хотела отметить один момент, это выступление Владимира Владимировича Путина перед дипломатическим корпусом, и его посыл на то, что нам необходимо сосредоточиться на формировании образа России, что образ России, к сожалению, формируется пока не нами. И здесь бы сделала такой мостик, переход, – наверное, это обращение и к консерваторам в том числе. Вопрос не только определения консерваторов, что мы из себя представляем и как мы транслируем свою позицию, но это обращение и в свете образа России в целом. И здесь, конечно, хочется отметить, что если эта задача возникает, наверное, все-таки Россия – консервативная страна, если нужно образ ее объяснять. Значит, она не ушла в либеральное поле, она не находится в социалистическом интернационале, значит, все-таки есть задача, и мы движемся в том направлении, что говорим об особенности России, об особенностях ее традиций и ее истории.

Поэтому, мне кажется, это сочетание задач текущих и дает понимание ответственности перед консерваторами, которая на данный момент встает. Спасибо за внимание.

Волобуев С.Г. Спасибо, Людмила Вячеславовна.

Агапов Платон Валерьевич.

Агапов П.В. Я могу сказать, что Россия останется очень консервативной страной, и нам не грозит быть революционерами. Приведу самый простой социологический параметр, социально-демографический, средний возраст в центре России примерно 38-39 лет. Нам не грозит, у нас 25-30% пенсионеров. Там, где совершаются революционные действия, это, как правило, их свершает молодежь. Нам это не грозит.

Но заметьте, что у нас существуют регионы, где средний возраст 24-26 лет. Я не буду называть эти регионы, вы их прекрасно знаете. Если с утра зайти в метро, вы тоже увидите эту ситуацию, кто молодой. Кстати, это те вызовы, которые стоят перед страной. Я очень боюсь, я очень боюсь за свою страну.

Насчет консерватизма? Его просто нет на самом деле как такового, российского. Нет, существует консервативная традиция, но мы к ней не обращаемся. Существует Ильин, Солоневич, Тихомиров. Но если мы оттолкнемся от этой консервативной традиции, то "Единая Россия" к этой консервативной традиции с ее подходом (отчасти либеральным подходом), она не подходит. Россия очень консервативная страна, но она находится в ножницах, 60–70%, кто проголосовал за Путина – голосовали простые русские консерваторы от земли. Они голосовали за что? Они голосовали за сильную власть, они голосовали против так называемых либералов. И вся трагедия Владимира Владимировича состоит в том, что его электоральная поддержка одна, а политику он проводит совершенно другую. И рано или поздно это разорвет!..

Кстати, насчет либералов я здесь не согласен. С русской либеральной традицией наши либералы не имеют ничего общего. Я уже не раз озвучивал эту идею, и в Общественной палате тоже. У нас уничтожили зачатки гражданского общества, собственность – это Гайдар, Чубайс и компания. Никто не сделал столько вреда либеральной идее, русскому либерализму, сколько вот эта компания. Все исследователи, все, кто читал, мы все это прекрасно знаем и понимаем. Поэтому сложно в нашей стране. Я не знаю, за что уцепиться, у нас нет социальной структуры. Понимаете, в США американца делают американцем социальные институты. Он может быть мусульманином, может быть африканцем, если он попал в Соединенные Штаты, он сразу признал, что относится к американской нацией, над этой нацией стоит Бог, и самое главное, существуют суды, штаты – те социальные институты, которые действует. Тот же самый Билль, который дает ему право носить оружие. Там нацию делают социальные институты. Точно так же в Европе. Германии сколько угодно можно страдать по поводу четырех миллионов турок. Шесть, восемь миллионов будет, ничего страшного, потому что в Германии есть социальные институты. У нас социальных институтов нет.

С моей точки зрения современная идея консерватизма должна заключаться в том, чтобы строить эти социальные институты. Мы можем говорить, что они нарисованы, но мы же прекрасно понимаем, что этих социальных институтов нет, нет социальной структуры, на чем зиждется.

И заметьте, вызов, идеологическая дискуссия! Я просто поражаюсь, насколько идеологи от «Единой России» иногда недальновидны. Недавно две недели назад выходит статья из тюрьмы Ходорковского «Либерализм и национализм». Неглупые люди, они сразу понимают, что одна из основных проблем, которая встанет, это проблема построения гражданской нации. Самое главное уйти от этнического национализма, прийти к гражданскому национализму. Они будут играть на этом поле, а консерваторы не будут, потому что консерваторы боятся этой темы.

Вот так вскользь.

Волобуев С.Г. Спасибо, Платон Валерьевич.

Кирилл Александрович Фролов, пожалуйста.

Фролов К.А. Во-первых, позвольте вас поздравить с праздником святых апостолов Петра и Павла. И говоря о консерватизме будущего, мы вспоминаем идею Владимира Николаевича Лосского о динамическом консерватизме. Говоря слово «консерватизм», мы сразу задаемся вопросом: что мы консервируем? Если в церковном вероучении мы консервируем догматику и канонический строй Церкви, то варьируем методы церковной проповеди, то же самое и здесь – мы выделяем аксиоматические базовые ценности. Собственно я цитирую патриарха Кирилла: «В обществе должны быть аксиоматические базовые ценности, а по надстроечным ценностям должна вестись дискуссия. У нас же трагедия в том, что каждые выборы превращаются в дискуссию о самом существовании российской государственности». Проблема «болотной» оппозиции не в том, что она оппозиция, а в том, что она в оппозиции не власти, а самому государству. И вот с этим пока заканчивать. Например, у нас до сих пор возможна дискуссия об отделении Кавказа. Единая целостность России – это аксиома, а не предмет для дискуссии. То же самое особая роль Православия в истории России – это аксиома, а не предмет для дискуссии. И в этом нет никакой угрозы, ни светскому статусу государства, ни другим нациям или традиционным религиям. Светское – не значит атеистическое, это очевидно.

Что еще важно? Я полностью согласен с Сергеем Волобуевым – необходимо растождествление консерватизма, православия и архаизации, потому что существует целый пласт полемической литературы, которая говорит о том, что сам православный выбор является неким тормозом для развития страны. На самом деле, что можно противопоставить? Когда мы говорим о динамическом консерватизме, когда мы говорим об идеалах Святой Руси, мы имеем в виду Святую Русь с прекрасными дорогами, высокими технологиями. И я вспоминаю, как мы шутили с космонавтами на встрече Всемирного Русского Народного Собора в Звездном городке, что поддерживая космическую программу на Марс, Марс станет канонической территорией Московского патриархата, и в этой шутке была доля шутки, так сказать. Патриарх Кирилл, открывая храм в Звездном городке, говорил, что освоение космоса – это Божья программа познания, в том числе тварного мира, заложенная Богом в человеке. Это и есть образ динамического консерватизма. Вот над этим нужно думать. То есть мы сохраняем базовые ценности, а дальше мы даем свои смыслы всему спектру развития.

Мы, собственно, доклад посвятили современной модернизации, именно доктрине развития с православной точки зрения. Мы постарались дать этому свое осмысление. Как отцы-кападокийцы поставили на службу миссии Церкви в этом мире все достижения античной философии, гуманитарной науки. Некая аналогичная задача стоит и перед нами (об этом говорил протоирей Георгий Флоровский).

Безусловно, творческий, динамический, борющийся консерватизм – он сейчас должен… Жалко Леонид Поляков ушел, я бы хотел его дополнить, что казалось бы при мирном нынешнем развитии России наша жизнь в борьбе за консервативные ценности превратилась в поле боя. Когда наши диффаматоры вешают нам клише алармистов, я не сильно это опровергаю, потому что мы действительно находимся на поле боя.

Приведу некоторые факты, что произошло в общественной медийной сфере за последние четыре дня. В воскресенье группа оппозиционных депутатов пришла к благочинному Успенского округа Москвы протоирею Стефану Пристая в Строгино, пытаясь устроить какой-то беспредел, что он, дескать, не владеет церковным имуществом. Вчера очарованная иском Общества потребителей группа журналистов «проболотного» портала slon.ru пыталась доказать, что в Храме Христа Спасителя ведется торговля. Во вторник группа оппозиционных депутатов района Северное Измайлово пыталась сорвать общественные слушания относительно строительства храма в районе Северное Измайлово. А 25 июня такая же группа таких же оппозиционных депутатов во главе с господином Гарначуком, они уже гордятся, что они один проект строительства храма в московском районе Никулино они уже сорвали, и вот теперь они будут на общественных слушаниях бороться со вторым проектом храма и вообще с клерикализацией района Никулино. Это мне напоминает выходки Союза воинствующих безбожников в 20-е годы, когда они врывались в храмы.

Действительно, некая ситуация войны ценностей существует, они приобретает конкретные общественно-политические формы. И это некий политический повод для самоидентификации «Единой России». Посмотрите, муниципальные депутаты стали разрушителями смыслов и ценностей нашей столицы в борьбе см Церковью, в давлении на суд в вопросе с «Pussy Riot». Но и другая сторона должна самоорганизовываться. Законным правовым путем. Закон и право на нашей стороне, нам не нужно их преступать совершенно. Но организовываться надо, хотя бы на муниципальном уровне. и в этой борьбе мы актуализируем наши консервативные ценности и на теоретическом, и на практическом уровне.

Спасибо за внимание.

Волобуев С.Г. Юрий Юрьевич Кофнер, пожалуйста.

Кофнер Ю.Ю. Я понимаю, что я последний выступающий? Или еще нет? Вы, да? Тогда я вам желаю, основываясь на традиционных ценностях, как из Библии: последние да будут первыми.

Макеева Н.В. Благодарю.

Кофнер Ю.Ю. Я благодарю за приглашение, Людмила Вячеславовна и Сергей Григорьевич.

Я, уважаемые господа, хотел бы вам рассказать о просвещенном евразийстве, потому что я являюсь евразийцем и считаю, что вообще само евразийство, тем более просвещенное, я вынужден признаться, это хорошо. И просвещенное евразийство можно также называть футуроконсерватизмом. Я очень рад, что у всех выступающих на нашем «круглого стола» было очень большое сходство, и я очень рад признать, что и в моем выступлении очень много повторения тех вещей, которые были высказаны ранее.

Я считаю, что любая идеология на евразийском пространстве, в России, должна отвечать на насущные проблемы, которые сегодня стоят перед нами. Какие же это проблемы?

Первая проблема в том, что нет идеологии вообще-то. Если я не ошибаюсь, статья 13 Конституции Российской Федерации говорит о том, что Россия – это страна без идеологической основы.

Я считаю это неправильным. Я понимаю, почему это было введено. После 91-ого года все устали от коммунизма. Но сейчас, я думаю, именно факт того, что у нас нет четкой идеологической основы – большая проблема для России, это непозволительно для такой большой многонациональной и многоконфессиональной страны.

Более того, сейчас идет процесс создания Евразийского союза, который был начал Владимиром Владимировичем Путиным вместе с Назарбаевым, вместе с господином Лукашенко. Они создают Евразийский союз, они говорят: народ, идем вперед по созданию этого союза. А народ спрашивает: а что такое «Евразийский союз»? Куда идти? Пока на этот вопрос никто не отвечает.

Следующий момент. В нашем обществе опять уход от традиционных ценностей и замена их на ценности западной цивилизации: культ потребления и гедоническое поведение человека, что я никому ничего не должен.

К этому примыкает третья проблема, как все отметили, в нашем обществе все более актуальной становится вопрос более остро гражданского общества. То есть в больших городах России, и вообще на евразийском пространстве создается, растет гражданское общество. И эти молодые люди, которые выходят с белыми лентами на улицы – есть яркие представители этого слоя. И они не находят ответа в своей жизни. И здесь очень интересно посмотреть на последнюю книгу господина Бжезинского, его последнее выступление, где он говорит, что на короткий срок создание евразийского союза будет успешным, но долгий срок – он надломится на процессе создания гражданского общества, и нет ни социальных лифтов, ни социальных институтов, ни вообще возможности для проявления энергии нашей молодежи. Эта молодежь хочет прогресса, хочет демократии, она хочет дальнейшего развития, новых технологий, свободы для себя, и она не видит этого в нашем обществе, ей этого не дается.

Соответственно, если правящая партия «Единая Россия» и вообще руководство России и стран на постсоветском пространстве не ответят именно сейчас на этот вопрос, потом уже будет поздно.

И сразу из этого вытекает четвертая проблема (которую уже отметил Сергей Александрович Марков), что проблема межнациональных отношений, это и есть всего лишь результат того, что у нас кризис русского народа, и у нас существуют социальные проблемы. То есть, если бы не было таких острых социальных проблем с проявлением гражданского общества в России, не было бы таких проблем в межнациональной сфере.

Пятое. Существует острая необходимость социально-экономической модернизации. Как всегда повторяет уважаемый Алексей Иванович Подберезкин, что Россия сейчас находится на уровне четвертого технологического уклада, а все западные страны мира сейчас переходят на шестой уровень. А мы даже на пятый не можем перейти. Эта проблема очень остро стоит перед Россией, потому что без развитой модернизированной экономики мы отстаем в этом процесс. Я приведу лишь один пример. Мир сейчас переходит на этап, что именно знания становятся главнейшими факторами производства. А до сих пор вся наша внешняя политика основана на том, что мы продаем первый фактор производства – ресурсы и земля, и в дальнейшие 50 лет мы не только станем сырьевым придатком развитого мира, а вообще экономическими вассалами.

Еще вопрос интеграции в глобализирующийся мир. Если мы говорим о консервативной идее, то это не должно быть консервацией самой России. Я полностью отвергаю идею Автаркии в этом смысле, потому что противостоять процессам глобализации – это так же разумно, как берег моря может противостоять волнам. То есть мы должны быть не камнем в воде, а как воздух в этом вопросе, тогда мы будем успешными.

И самое последнее. Может быть, это только мое субъективное мнение, потому что я 15 лет жил в Германии. Мне кажется, там на Западе очень многое делается вокруг человека, то есть все в государственной политике делается для того, чтобы отдельно взятый человек чувствовал себя комфортно. Вот в Москве только недавно появились дорожки для велосипедистов. Это один очень яркий пример того, что что-то начинается. В советский период все делалось для государства, а сейчас, когда нет идеологии, даже не для государства все делается, а делается непонятно для кого и для чего. А мы должны прийти к тому, что все должно делаться для отдельно взятого человека. Но опять не в западном или либеральном смысле, что человек никому ничего не должен, в это гедоническом смысле, а именно для развития духовных и материальных основ каждого человека в отдельности.

В рамках движения «Молодая Евразия» мы разрабатываем так называемое просвещенное еваразийство. Это новая идеологическая концепция для России, которая органически синтезирует и объединяет в себя четыре учение: классическое евразийство, прагматическое евразийство Путина и Назарбаева, теория инновационной и социально-справедливой экономики и русский космизм. Я считаю, что именно эти четыре столпа вместе отвечают на насущные проблемы.

Например, классическое евразийство – это прежде всего идеи гарантийного государства, то есть государство имеет положительную миссию и должно вести народ, это сохранение традиционных ценностей и возведение их на новый уровень.

Прагматический евразийство Путина – Назарбаева, конечно, объясняет нам, как должны идти процессы миграции, они должны идти поэтапно и по желанию каждого государства в этом процессе.

Теория инновационной и социально-справедливой экономики дает нам видение, как мы должны переходить на шестой технический уклад.

И русский космизм – это опять антропоцентричность мировоззрения, это универсализм человеческих ценностей и это наш выход, именно глобальный ответ в виде футуроконсервативной идеи.

Я бы хотел закончить вот чем. Во всей своей истории Россия отвечала простым людям, которые проживали на ее территории на простой вопрос: наши идеологические ориентиры. Раньше это был Третий Рим, потом это было за «Царя и Православие!», потом «Пролетарии всех стран объединяйтесь!» А сейчас в чем суть нашего процесса? Может быть, это очень банально, но, мне кажется, ответ на это должен быть следующим: мы должны распространять идеи справедливости по миру, мира, дружбы и любви. Прежде всего, любви, это наша космическая миссия.

Я хочу, чтобы русский народ не только в ХХI веке, и в ХХII, и в ХХIII веке жил прекрасно и процветающее. И не только русский народ, а вообще евразийская цивилизация в целом. Футуристический консерватизм, просвещенное евразийство – это есть ответ на вопрос.

Спасибо за внимание.

Волобуев С.Г. Наталья Владимировна Макеева, пожалуйста.

Макеева Н.В. Здравствуйте! Я представляю партию «Евразия». Видимо, это был умысел, или это случайность, что мы встретились. Случайность?

На данном мероприятии произносилось очень много правильных вещей. В частности, я поддерживаю Сергея Александровича. Его доклад был совершенно блестящим, на мой взгляд.

Но хотелось бы отметить такой момент. Говоря о возможности консерватизма в России, такое ощущение, что мы пытаемся породить некое нежизнеспособное образование. Почему? Потому что мы пытаемся нарастить на либеральный скелет всей полноты нашей законодательной базы некое консервативное тело. Дело в том, что Россию населяет множество этносов, различных народностей, уклад жизни которых и моральные ценности, мягко говоря, не совсем сочетаются с нашим уголовным законодательством и семейным, и вообще со всей полнотой нашего законодательства. Многие люди, живущие, скажем, на Северном Кавказе сталкиваются с тем, что чтобы жить своим традиционным укладом, фактически приходится идти вразрез с Уголовным кодексом и другими кодексами, и люди фактически находятся постоянно под угрозой преследования, а в других случаях, что будет неправильно разделено наследство и т.д. Это составляет огромную проблему.

Здесь много говорилось о таких явлениях как «свобода» и «справедливость», и это неразрывно связано с тем, что я сейчас хочу сказать. Дело в том, что идея свободы, справедливости, вообще идея человека, идея хорошо-плохо, хороший человек, плохой человек, можно – нельзя сильно зависит как от конкретного этноса, от конкретной культуры и от конкретной эпохи. Что хорошо для Средневековой Европы и что хорошо для современной Европы – совершенно разные вещи.

К этому имеет отношение и напряженная международная обстановка. То есть у нас как бы один субъект в мире решил, что он один знает, что такое справедливость и свобода, летает и насаждает «свободу» и «справедливость» по всему миру, и всё это грозит перейти просто в третью мировую войну.

Буквально недавно завершилось одно мероприятие «За жизнь», там тоже говорилось об этом, что у нас имеет право на жизнь маньяк-убийца, который зарезал, изнасиловал десятки человек, но не имеет право на жизнь зачатый младенец с собственным уникальным ДНК и прочим. То есть даже современные идеи свободы и справедливости принимают настолько уродливые формы, что даже современный человек не всегда понимает, а что это такое.

Поэтому, на мой взгляд, особенно в контексте Евразийского союза, который провозгласил Владимир Путин, нам нужно задуматься о соответствии нашего законодательства, причем во всей полноте, включая Конституцию, идеи Евразийского союза и идеи консерватизма. Если мы хотим строить Евразийский союз, если мы хотим развивать консерватизм в России, мы должны всерьез задуматься о том, а смогут ли обеспечиваться права этносов, права входящих в Евразийский союз культур в этом новом образовании. И это требует от нас совершенно другого подхода, другой парадигмы. Не надо пытаться как-то хитро просочетать либеральную и консервативную парадигмы, это два совершенно разных мира.

Точно так же, если мы строим консервативное общество, по сути это не одно общество, это общество совершенно различных миров. Одно дело народы Северного Кавказа, другое дело мы сейчас живем в Москве определенным тоже, собственным укладом. Например, убить гея, это справедливо или нет? С точки зрения Уголовного кодекса за это придется сесть, может быть, даже пожизненно. А с точки зрения жителей Северного Кавказа – это совершенно нормальная вещь: убить. Или убить врача, который делает аборты. Кстати, в Европе очень распространенное явление, когда европейские пролайферы просто берут и взрывают, убивают абортологов.

То есть это открытая проблема, отнюдь не закрытая. Я предлагаю в контексте консервативной идеи над ней всерьез задуматься.

Волобуев С.Г. Спасибо.

Мне кажется, у нас состоялось прекрасное мероприятие. С особым чувством хочется поблагодарить тех, что пробыл до конца, вместо двух часов оно прошло ровно три часа. Мне кажется, мы поговорили не зря. Спасибо.

 

Tweet

Версия для печати